— Выписку нужно было отдать в четыре часа.
— Мне плевать! Отвечай, что ты в ней нашел?
Я и на это смолчал, читая идеально составленный документ о проведенных процедурах восемнадцатилетней девушке. После чего пошел к шкафу снять халат.
— Она тебе надоест через пару дней, и ты вернёшься ко мне, — не унималась Марина.
— Посмотрим, — произнес я, меняя обувь. Черта с два я дам хищным лапам Марины меня заграбастать снова.
Я вырвал себе независимость и теперь только сам буду решать, кого трахать, и как часто.
— Я исполнила твою мечту! — затряслась она. — Ты мне обязан! — вскочила она. Вокруг нее сгустился воздух, а лицо выдавало приближающуюся истерику. Обычно это заканчивалось чьим-нибудь нелепым увольнением.
— Достаточно. — Я не повысил голос и посмотрел на нее снизу-вверх, завязывая шнурки на черных, классического типа кроссовках. — Ты ничего не сделала, кроме того, что подписала пару разрешающих бумажек. Проект мой, операцию сделал я.
— Я могу все переиграть.
— Попробуй, — хмыкнул я, оперся руками на ноги и встал.
Я бы мог напомнить, что одно слово мужу Марины и вся ее надушенная диором жизнь пойдет по наклонной. Тот вряд ли долго будет разговаривать с ней, когда узнает об интрижках.
Но не буду же я опускаться до уровня мелочной стервы?
Совет директоров и так не позволит отобрать у больницы золотые рудники, которые могут принести миллионы, чем являлась лаборатория по трансплантологии.
— Если, — начала говорить Марина, наверняка приготовившись предъявить мне очередной ультиматум, как вдруг дверь открылась и вошла Нина.
— Рома, я надеялась ты отдашь выписку Синицыной, — сказала она, сделав вид, что не замечает драматической сцены развернувшейся посреди кабинета.
Марина действительно выглядела актрисой, готовой получить рукоплескания зала за свою скорую наигранную смерть. Смотреть тошно.
— Как раз собирался. — Я сдернул с плечиков кожаную куртку и надел, не спуская взгляда с бумаги с птичьей фамилией.
— Это вряд ли. Она уже убежала. Как ошпаренная. Потом, сказала заберет. Так что, отнеси на пост, будь хорошим мальчиком, — произнесла врач, и, кинув взор на Марину, уже сменившую выражение лица на самодовольное, вышла за дверь.
Я стоял не шелохнувшись. В голове бурным потоком эритроцитов крови неслись мысли, с чего бы Аня стала убегать. Как ошпаренная.
И тут я выругался, когда вспомнил резкий хлопок двери и собственный член в жадном рту Марины.
Сука!
Я рванул со стола выписку и направился к двери.
— Она тебе надоест, и ты вернешься ко мне, если она вообще согласится быть с тобой после такого-то зрелища, — рассмеялась она протяжно и зло.
Ну, ведьма! Захотелось ударить её за подобную подлость, но страх прибить хохочущую сучку оказался сильнее.
— Посмотрим, — только и сказал я, а затем выбежал из кабинета, чувствуя, как спину, словно стрелы пронзает неприятный смех начальницы.
Глава 14. Искусство страдать
Я плакала. Который раз за столь короткий период времени?
Обычно я не любила нытьё, старалась не поддаваться отчаянию, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Слезы сплошным потоком падали на асфальт, падали так же, как надежды об эфемерном чувстве – любви.
Но это пройдет.
Дождь пройдет и невыносимая боль, рвущая на части грудную клетку, тоже пройдет.
Слышите, пройдет!
Мне не нужен он, этот врач, этот Сладенький! Негодяй. Мужчина, вознесший меня на небывалую высоту экстаза и с размаху сбросивший в пучину отчаяния.
Но нет. Нет.
Я не буду плакать, а влага на лице, это просто бесконечный осенний дождь, который зарядил с самого утра.
Сама виновата! Не должна была поддаваться на такое земное и плотское чувство, как похоть. Любовью назвать это даже язык не поворачивается. Я изменила искусству балета с земным, таким нахальным, мужчиной.
Искусство вечно и люди творчества поклоняются ему как богу. Вот он, истинный бог. Живет в сердцах людей и воплощается в их творчестве: картинах, музыке, спектаклях, литературе. Лишь это имеет значение. Что такое плотские утехи в сравнении с искусством? Это как сравнить маленькое дерево, красивое, но таких сотни тысяч, с целой вселенной.
Все пройдет, дерево срубят, чувства уйдут, растворятся, как пыль в бесконечности вселенной.
Убеждай себя, давай.
Легко обо всем этом думать, но так трудно забыть его голос: манящий, чарующий; прикосновения, от которых бросает в дрожь, и запах: свежий, с нотками древесины и цитруса. Он как наркотик, который сводит с ума. И я сходила с ума и наслаждалась этим каждую чертову секунду, пока он был рядом. Пока он был во мне.
Во что я поверила? Я действительно думала, что такой мужчина будет мне верен? Разделит со мной страсть к собственному делу?
Дура!
Думала, хоть недолго, хоть на миг испытать, то, о чем шепчут люди, да и само искусство.
Любовь.
Глава 14.1
Великие произведения были сотканы из человеческих слез и душевных страданий. Значит, теперь и я стану монахиней этого храма боли, одного из составляющих искусства.
Кто-то неожиданно толкнул меня в плечо. Я на миг вырвалась из плена собственных мыслей и даже смогла осмотреться по сторонам. До остановки оставалось всего ничего. Холод, еще недавно даже не ощущавшийся, наконец заколол кожу сотнями игл. Ноги и руки онемели, а в носу стало щекотать. Я чихнула и продолжила идти вперед, шлепая еще недавно новыми ботинками по лужам. Другого варианта всё равно не было.
В этой части города не было ливневок, и вода уже заполнила тротуары, как люди зрительный зал во время премьеры в Большом театре. Кто-то из прохожих еще пытался обойти лужи, перепрыгнуть, хотя это и выглядело, как будто клоун в цирке пытается выполнить акробатический номер. Смешно и нелепо. Кто-то же, как и я, просто вступали в неравный бой с водяными потоками.
Городской шум, в котором в причудливый круговорот смешивались смех детей и громкие разговоры взрослых, словно насмешка пробивался сквозь мрачную пелену моего сознания.
Нужно взять себя в руки. Просто идти по жизни дальше, забыть эти три дня. Вот только.
Как убрать с небосвода солнце? Оно лишь зайдет и на следующее утро, вновь ухмыляясь, осветит мокрую после дождя землю. Таким солнцем был для меня балет, таким солнцем стал Рома.
Я с самого утра ждала, что он зайдет, заберет, может быть, даже извинится за свое поведение, а потом увезет далеко, в страну, где говорят лишь на языке страстных стонов и томного шепота.
