- Успокойся. Давай. Тихо, - он попытался погладить по спине, но вместо присмиревший женщины получил коленом в бедро.
- Отпусти меня сейчас же, - зеленые глаза сверкнули яростью.
- Оль…
- Я буду кричать.
- Черт, - терпение Варшавского лопнуло, и он разжал руки. - Какого хрена происходит? Что за истерика?
- Истерика? Ты так считаешь?
Ольга распахнула дверь Мерседеса и забрала с сиденья свою сумочку.
- Да. Самая обычная бабская истерика! Давненько, честно говоря, не видел, но ты умеешь удивлять.
- Рада, что такая особенная для тебя, - прорычала она в лицо. - Все. Дальше развлекайся без меня. Ищи себе другую дуру, которой будешь своим нимбом светить, - развернулась на сто восемьдесят градусов.
- Ты реально стерва или баба, которая пытается ею прикидываться? - даже не надеясь на ответ, бросил ей в спину Игорь.
Как и ожидалось, Ольга не повернулась. Придерживая одной рукой телефон возле уха, второй она показала Варшавскому фак и зашагала быстрее.
Стерва каких еще поискать. Красивая, сексуальная и умудрившаяся дважды за три встречи расхреначить ему мозг.
- Да пошла она!
Игорь рванул на себя дверцу машины. Вопреки нормальному здоровому желанию плюнуть и забыть, какого-то хера хотелось догнать долбанную истеричку и надавать по заднице. Сам не понимал, что в ней так зацепило. Больше походило на сбой в программе или грамотную DDoS-атаку.
К счастью, Николай читать мысли не умел. Стоило боссу устроиться на сиденье, он тут же завел машину. Чистокровный немецкий движок заполнил тишину салона успокаивающим тихим рокотом. Под него, выругавшись от души матом, Варшавский смог-таки выбросить из головы дурацкие желания и наконец отвернуться от окна.
За ним со скоростью ведьмы в ступе шагала прочь непонятная женщина, но теперь это уже было не его дело.
Ольга неслась не разбирая пути. Глаза горели огнем от слез, грозивших вот-вот хлынуть водопадом, а на языке вертелись проклятия. Он мог унизить ее. Мог, попользовавшись, выставить за дверь. Мог даже ударить. Все это было такой мелочью, что она забыла бы тут же.
Но этот гад, этот сукин сын с торчащими из зада ангельскими крыльями поступил хуже - он привез ее сюда, в самый эпицентр боли.
От злости хотелось орать. До сорванных связок. До заложенных ушей. Она дышать не могла рядом с этим зданием, не могла даже голову повернуть в сторону детей или их родителей. Чужая боль ощущалась огнем внутри как своя, но помноженная на три года девять месяцев и десять дней.
Ровно на столько, сколько она не обнимала собственного ребенка. Здорового, красивого, самого лучшего на земле мальчика с ее зелеными глазами и непокорными черными кудрями его ублюдка-отца.
Такси подъехало спустя пять минут после вызова. Эти бесконечно долгие минуты Ольга держалась из последних сил. Потом сказала водителю адрес, сунула заранее деньги, разрешив оставить сдачу себе, и разревелась. Навзрыд. До икоты.
Словно колпаком с удушающим газом, ее накрыло воспоминаниями. О том, какой счастливой и влюбленной была, встретив Хасима, работника посольства далеких Эмиратов. Как красиво он за ней ухаживал. Как забирал по вечерам из редакции и осыпал подарками. Как, узнав о беременности, предложил выйти замуж и радовался рождению сына…
Она была уверена, что вытянула счастливый билет и точно не повторит одну из слезливых историй про восточного мужчину и русскую девушку, которыми пестрел интернет. Умный, интеллигентный муж, хоть и старше на пятнадцать лет, но потрясающе красивый. Просторная, уютная квартира, достойная самого посла, а не всего лишь рядового посольского служащего. Закрытые вечеринки, дорогие украшения… Ее собственная восточная сказка стала явью.
Три года брака, два с половиной года материнства, ни одного намека, что идиллия может закончиться. Жизнь била ключом, пока в один прохладный ноябрьский день Хасим не сообщил, что должен вернуться домой. К заболевшему отцу, который не может больше вести бизнес. К молодой невесте, которая уже ждет его и готова стать полноценной женой перед семьей и Аллахом.
Вначале Ольга не поняла. Казалось, что это какой-то сон, и она обязательно проснется. Потом стала умолять одуматься. Клялась сделать все, лишь бы он не бросил ее. Ублажала всеми способами, которыми он только хотел. Забыв о гордости, стояла на коленях.
Несколько дней Хасим тянул с решением, подарив надежду. Когда чего-то отчаянно хочешь, веришь даже молчанию в ответ. И Ольга верила. Не спускала с рук, зацеловывала сына. Как обезумевший повар, выготовливала мужу его любимые блюда. Все не могло так внезапно закончиться. Не в ее жизни. Но однажды после обычного похода в магазин реальность настигла пугающей пустотой в квартире.
Муж и сын исчезли, как и их вещи. Не осталось ни записки, ни хотя бы сообщения на телефоне. Хасим основательно подготовился к отъезду заранее. Всего за один час она стала прошлым: неудобная, так и не принявшая ислам жена, вычеркнутая за ненадобностью мать. В полиции, посольстве и прокуратуре развели руками.
Той Ольги как и не существовало. Только адская боль, словно после ампутации наживую, каждый день напоминала, что сказка не приснилась. К сожалению, лекарь-время было бессильно в ее горе. Каждое утро без сына рвало душу на куски. Каждый вечер без поцелуя в пахнущую детским шампунем вихрастую маковку травил сердце тоской.
Сейчас, после хосписа, эта боль стала сильнее, чем обычно. За три встречи с Варшавским она умудрилась ощутить то, что не чувствовала давно - внутреннюю легкость и радость находиться рядом с мужчиной. Мелочи, которые есть в жизни каждой нормальной женщины. А потом, как с обрыва в ледяную воду, разнеженную, потерявшую бдительность, Игорь бросил ее в омут детской боли.
Он был не виноват. Кроме Розы полной правды не знал никто. Но легче от этого не становилось. Ей нельзя было так бесконтрольно полагаться на Варшавского. Не стоило расслабляться и забываться.
Будь она такой, как с другими, ничего бы не произошло. Стервы не чувствуют. Они не пропускают через себя чужие эмоции и не откликаются собственными желаниями. Им пофиг на всех и все. Но этот нахальный прямолинейный тип, этот благородный олень с замашками простого работяги взломал ее защиту и заставил все раны кровоточить как в первый день.
***
На подъезде к дому Ольга уже не плакала. Все, что могло пролиться, пролилось. Руки дрожали. Она с трудом попала ключом в замок, а за дверью, в стенах съемной квартиры, где жила уже почти четыре года, на плечи тяжелым ярмом навалилась безысходность. Суровая, непроглядная, знакомая и уже немного позабытая.
Первые два часа Власова боролась. Носилась как угорелая по дому, перекладывая вещи и стирая несуществующую пыль. Обжигая губы, пила горький кофе и нервно щелкала кнопки телевизионного пульта. Делала все, что обычно, когда становилось плохо.
Но не помогало.
