Сонька присела на край кровати, потому что ноги слишком дрожали и с трудом удерживали ее напряженное тело в вертикальном положении. Она собралась духом и рассказала про горбунью в отеле.
— Значит у нас с тобой проблемы! — сосредоточенно произнес чекист. — Я тебе показал это место, чтобы ты знала, где меня искать. Человек, который открыл нам дверь, — Потапыч. Через него ты сможешь со мной связаться.
— Что же мне делать, Сашенька?
— Быть храброй, — произнес он с улыбкой. — Другого выхода у тебя нет.
Мэри вернулась с «гастролей». Соскучившись по своему Сереже, она отправилась на его поиски по огромной усадьбе, пока не столкнулась с Философом, который отвел ее к кабинету, знаками показав, что за дверью происходит что-то очень важное.
Толкнув дверь, Мэри неуверенно сделала шаг, боясь помешать. Колченогий восседал на своем кресле и был очень сосредоточен. Словно солдаты в одну линию перед ним выстроились его подчиненные. Пять бравых парней, которые были преданы Колченогому как псы, и выполняли самые сложные задания.
— Не хотела вам мешать, — произнесла она с улыбкой.
Люди Колченогого неуверенно переглянулись. Присутствие женщины их явно смутило.
— Мне уйти? — уточнила она у Колченогого, заметив беспокойство публики.
— Нет, — ответил он уверенно. — Очень рад, что ты нашла время присоединиться к нам.
Мэри уселась в кресло, которое стояло позади коляски Колченогого, и могла видеть лица его подчиненных. Мужчины пытались не выказывать своей тревоги. Уверенность иссякла, но они крепились. Один из них, которого прозвали почему-то Весло, говорил, что интересующий Колченогого человек съехал из гостиницы. Из его отчета Мэри поняла, что речь идет о постояльце из номера, в котором она, будучи горбуньей, столкнулась с Сонькой и ее любовником, имеющим, как выяснялось, непосредственное отношение к ЧК.
— Мужчина из «Гранд Мерси»? Вы говорите о человеке, который жил на верхнем этаже? — немного высоковатым голосом произнесла Мурка, обратив на себя всеобщее внимание.
— Что тебе о нем известно? — осторожно уточнил Колченогий.
— Мне — ничего, — пожала плечами Мэри. — Но… по-моему, они очень хорошо знакомы с Сонькой.
Глава 21
Репетиция смерти
Сонька вошла в дом, было подозрительно тихо.
— Как в склепе! — тихо выругалась она.
Заметив темную фигуру в стороне, девушка негромко вскрикнула от испуга. Философ развернулся и пошел прочь — это не выглядело, как вежливое приглашение, но было понятно, что придется следовать за ним.
Колченогий сидел посреди огромного зала. У него начала появляться симпатия к этому огромному пространству, которое совсем недавно ему казалось бездушным. Вошел его помощник, за ним семенила Сонька. Чтобы скрыть волнение, бывшая любовница вела себя чуть вульгарно и расковано, как в прежние времена. Посмотрев по сторонам, она небрежно отшутилась:
— Колонный зал? Это свидание с танцами?
— Как портниха? Все еще оплакивает своего младенца? — уточнил спокойно Колченогий, игнорируя искрометный юмор. Голос его звучал угрожающе звонко.
— Я решила поступить, как ты посоветовал, и отказаться от нее. Правда деньги пропали, — чуть осела девушка, пряча взгляд.
— Ты говорила, она бедна, но на проживание в «Гранд Мерси» однако находила средства.
У Соньки подкосились ноги. Она вдохнула так, словно в огромном зале заканчивался кислород и сосредоточенно произнесла:
— Все, что она тебе наговорила, — неправда!
— Кто?
— Твоя Мурка!
— Не понимаю причем тут Мурка!..
Сонька захлопала ресницами, испугавшись, что сболтнула лишнего.
— Я просто предположила…
— Какое отношение к твоей портнихе имеет Мурка?
Девушка совсем растерялась, не зная, что отвечать. Она беспомощно оглянулась, ища поддержки у Философа, но его уже не было.
— Наш образ жизни создается тем смыслом и целями, которые придумываем мы сами. Жизнь и смерть — все дается человеку по заслугам. Иногда мы невзначай можем свернуть не на ту тропинку и, осознав, что выбрали неверный путь, все же имеем возможность вернуться к тому месту, где ошиблись в выборе.
Сонька ничего не понимала из сказанного, она просто кивала без остановки, шмыгая носом. Ей было страшно, словно она была в ловушке с очень сложным устройством, из которой нет выхода.
— У тебя есть шанс: покайся! И может быть, ты спасешь свою душу, — произнес обречено Колченогий.
Сонька разрыдалась. Металл в его голосе не предвещал ничего хорошего, а значит, выбор у загнанной в угол жертвы был не велик. Заикаясь, она поведала историю про роковой вечер в ресторане: про женщину в жуткой шляпе, которая бесцеремонно села за стол, про то, что Сонька несправедливо была забыта, и ей, словно голодной дворняге пришлось наблюдать за тем, как лакомится деликатесом общения бездушный хозяин. И о том, что один мужчина, представившись нэпмэном, спас ее из поглощающей пучины отчаянья. Сонька была откровенна.
— Мне было страшно. И одиноко. Я просто хотела, чтобы ты меня заметил. Разве это так много? — она смотрела на Колченогого с трепетом, в предвкушении вердикта, надеясь на то, что справедливый судья помилует ее и сделает щедрый подарок — жизнь.
Мужчина в коляске смотрел на нее снизу вверх пронзительно и, судя по взгляду, ее рассказ не произвел должного впечатления. В нем не было ни жалости, ни сочувствия. Только ледяной холод, отравляющий ее организм ядом страха.
— Я всегда знал, что ты шлюха, прекрасно понимая, где я тебе подобрал. Тот, кто привык питаться на помойке, даже у золотого блюда будет вспоминать вкус чьих-то объедков. Я тебя за это не осуждаю. Но каким образом, черт тебя возьми, ты влезла под чекистское одеяло?! — голос его прогремел раскатом грома, предвещающего не просто грозу, а настоящий ураган.
Всхлипывая, Сонька рухнула на колени, подползла к его коляске и начала целовать колеса, омывая их горючими слезами.
Варфаламеев сидел в питейном заведении, где, как он выяснил, любили бывать актеры местного театра. Одет он был в костюм нэпмэна и вел себя соответствующе. За столиком напротив сидела пара мужчин, которые спорили на предмет развития кинематографа. Один из них — тот, что постарше, — был уверен, что у трещащего аппарата, демонстрирующего на экран разные «пошлости», не имеющие никакого отношения к искусству «высшей пробы» никаких перспектив нет.
— Ведь народ — не дурак! И никогда не променяет театр на фиглярство! — воскликнул он пафосно.
Его собеседник — молодой, высокий актер с потухшим взглядом — утверждал обратное: за кинематографом будущее. Спорили они с полчаса, после чего пожилой мужчина вышел из себя, и смачно сплюнув посреди питейного заведения, громким и уверенным голосом произнес: «Искусству быть!» и ушел прочь нетрезвой походкой.
