– Сочувствую.
– Ага, вник в ситуацию, объяснил вконец обалдевшему мужику суть слов Гёте, добавив при этом, что я большая юмористка, и затащил меня в салон автомобиля. Короче, поломал весь кайф, – подвела она итог.
Морис старался сохранить серьёзное выражение лица, хотя ему хотелось хохотать. Молодой супруг тётки Мирославы Игорь Коломейцев вызывал у него глубокую симпатию. Порой он удивлялся его спокойствию и здравомыслию.
Благо воображением Морис был не обделён и довольно ярко представил себе, какую трагикомедию разыграла Виктория перед незадачливым мужчиной, имевшим неосторожность отпустить комплимент.
Лежащий на коленях Виктории Дон навострил уши, и Морис услышал шум въехавшего во двор автомобиля.
– А вот и наша Слава приехала, – обрадовалась тётя.
Дон спрыгнул с её коленей и помчался к двери. Морис сдержался, чтобы не последовать примеру кота, хотя сердце в его груди проявило не меньше прыти.
– О! Тётя! – воскликнула вошедшая Мирослава и приобняла тётку. – Почему не позвонила, что приедешь?
– Хотела сделать тебе сюрприз!
– На это ты мастерица. А почему одна? Где ты потеряла дядю?
Тётя отмахнулась.
– Он приедет позже.
Племянница не стала больше задавать вопросов. Она знала, что всеми делами тёти и хозяйственными проблемами занимается именно Игорь, считая, что жена должна только писать книжки и наслаждаться жизнью. Виктория не возражала…
Коломейцев приехал, когда за окном уже стемнело. Он чмокнул в щёку Мирославу, пожал руку Морису, погладил кота и, усевшись рядом с женой, поцеловал её руку.
– До меня добрался, как всегда, в последнюю очередь, – скорчила она ему рожицу.
– Это только потому, дорогая, что, добравшись до тебя, я бы уже не смог оторваться и поприветствовать других.
Она одарила его взглядом, в котором уместились и нежность, и насмешка, и благодарность.
Пока мужчины накрывали на стол, подоспел Шура Наполеонов. Ввалившись в гостиную, он первым делом оглядел стоявшие на столе блюда и, убедившись, что без него не начинали, бросился обниматься с Викторией.
На ходу он шепнул Мирославе:
– На завтра вызвал повесткой Виталия Лукьянова.
– Думаешь, придёт? – так же тихо спросила Мирослава.
– Куда он денется. – И добавил: – Вообще-то мы за ним присматриваем.
Волгина кивнула.
После ужина Виктория прочитала пару своих новых стихотворений, а потом попросили спеть Шуру, и он, конечно, не отказался.
Она говорит: шито-крыто,
Она говорит: это всё!
А сердце моё разбито,
Сердце разбито моё!
Она говорит: на ложе
Тобою я увлеклась!
Она говорит: ну что же,
Чувства прошли сейчас.
Она говорит: ты знаешь,
Случается так, увы!
И глупо, что ты страдаешь
В наш век от нежной любви!
Забудь, успокойся! Полно!
Полюбишь кого-нибудь вновь!
А сердцу по-прежнему больно,
А в сердце живёт любовь!
И для любви настоящей
Неважно, что нынче век
Для чувства неподходящий.
Любовью жив человек!
И ты, дорогая, тоже,
Когда-нибудь это поймёшь.
И чувством проникнувшись, может,
Любимым меня назовёшь.
И верность мою оценишь,
Мужскую верность мою.
Лишь постоянство бесценно.
А я тебя очень люблю!
Виктория и Игорь уехали домой довольно поздно. Шура остался ночевать. Мирослава зашла к нему в комнату, присела на край постели и осторожно спросила:
– Шур, ты случайно не влюбился?
– Случайно нет, – рассмеялся он. – А ты никак за меня переживаешь?
– Ещё бы!
– Спасибо, сестрёнка. Но сердце моё пока свободно.
– Тогда ладно. – Она поднялась и направилась к двери.
– Спокойной ночи, – проговорил Шура ей вслед.
– Спокойной, – ответила она, не оборачиваясь, и выскользнула в коридор.
К десяти утра к следователю был вызван повесткой Виталий Константинович Лукьянов, но он соизволил опоздать. Лишь спустя пятнадцать минут после назначенного времени в кабинет Наполеонова постучали, дверь приоткрылась, и в её проёме нарисовался вальяжный блондин лет тридцати пяти с бегающими глазками серовато-коричневого цвета. Наполеонов сразу окрестил их серо-буро-малиновыми, хотя малиновым был только галстук мужчины.
– Меня вызывали, – проговорил он, старательно маскируя под развязностью снедавшее его беспокойство.
– Лукьянов Виталий Константинович? – сурово спросил следователь.
– Ну.
– Лапти гну! Почему опаздываете? – решил не церемониться Наполеонов.
– Так получилось, – замялся Лукьянов.
– Входите. Садитесь.
Посетитель сел на указанный ему следователем стул. Не давая опомниться, Наполеонов спросил:
– В каких отношениях вы находитесь с гражданкой Анной Владимировной Чекуровой?
– Я? – хватанул воздух ртом Лукьянов.
– Ну не я же!
– Не знаю я никакой Чекуровой!
– Неужели?
– Я не понимаю, зачем меня сюда пригласили!
– Не пригласили, а вызвали.
– Тем более. – На лице блондина нарисовалось обиженное выражение.
– Виталий Константинович, прекращайте придуриваться.
– Но позвольте. – Посетитель попытался приподняться со стула.
– Сидеть! – рявкнул Наполеонов.
Зад Лукьянова звучно шлёпнулся обратно.
– Отрицать связь с Чекуровой глупо. Нам доподлинно известно, что вы не только были её любовником, но и находились длительное время на её содержании. А если точнее, то на содержании её покойного мужа Олега Савельевича Чекурова.
– Не знаю я никакого мужа, – пробормотал блондин. Теперь его лицо приобрело помятый вид.
– Папу римского вы тоже не знаете?
– Кого? – растерянно переспросил Лукьянов.
– Папу, – охотно ответил следователь.
– Папу? Нет, я не понимаю…
– За что вы убили Олега Чекурова?
– Кого? Я никого не убивал! У меня и причины не было!
– Ну почему не было, причина была.
– Какая же?
– Вы узнали, что Чекуров решил прекратить выплачивать содержание своей жене.
– Об этом и речи не было! – сорвался на крик Лукьянов.
