– Он поехал встречаться с бывшей классной руководительницей Ямщиковой. По словам подруг, они близко общались, и она могла что-то знать.
– Отлично! Ну а мы продолжаем копать в направлениях, обозначенных ранее. Все свободны!
* * *
Марина принципиально не посещала клиентов, отказавшихся от ее услуг, – даже тех, которые хорошо эти самые услуги оплачивали.
В этот раз она решила сделать исключение – и окончательно убедилась в том, что поступала правильно!
Иночкина оказалась дома, но повела себя, мягко говоря, неадекватно. Поначалу она пыталась сделать вид, что не признала Марину: видит Бог, поверить в это было трудновато. Пришлось пойти на попятный.
Приоткрыв дверь, Иночкина процедила в щелку, что детей ей вернули, а посему в услугах адвоката она более не нуждается. На резонный упрек Марины, что она могла бы и позвонить, сообщив о своем решении, женщина потупилась и едва слышно сказала: «Простите».
Простите, вот как! А ничего, что Марине пришлось потратить время на изучение законов, с которыми она раньше не имела дела, а также дополнений и поправок к ним? Ничего, что она опросила соседей Иночкиной, пытаясь понять, что она за личность, чтобы впоследствии выставить ее в суде в исключительно положительном свете?
Ругаясь про себя нецензурными словами, Марина спустилась по лестнице пешком – лифта в доме не было. Иночкины жили на третьем этаже, а Марина не привыкла подниматься своими ногами больше, чем на один пролет, с ее габаритами это было сродни подвигу. Кроме того, она любила каблуки, и это причинило ей дополнительные неудобства. Нет, как говорится, не жили богато…
Не занималась она такими делами, не следовало и начинать: в конце концов в университете юристов учат, что адвокаты после смерти попадают в ад (в отличие от прокуроров, следователей и судей, у которых есть некоторые шансы заполучить местечко на небесах), так с чего она вдруг подорвалась?
Да с того, что пожалела Иночкину, мать-одиночку вынужденную сражаться за собственную жизнь и жизнь и благополучие своих детей. И что Марина получила за свою доброту? Черную неблагодарность! Ладно, бог с ней, с благодарностью, но ведь Иночкина могла предупредить, что более не нуждается в услугах адвоката, так как опека, признав ошибку, вернула детей без суда.
Нет, больше никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах Марина не пойдет на поводу у сердца, а будет руководствоваться лишь расчетом и собственной выгодой!
* * *
– Ну, наконец-то! – воскликнула Нелидова, когда Мономах переступил порог ее кабинета. – Я уже собиралась разыскивать тебя с собаками по всей больнице!
– С чего такая горячка? – удивился он. – Что-то случилось?
– Вот именно, случилось! Ко мне приходила мать Протасенко…
– Тоже мне, новость! – перебил Мономах. – Жаловалась на меня? Но я ведь ничего такого не сказал, только…
– Да при чем тут это! Протасенко приходила, чтобы поскандалить, размахивала заявлением в суд!
– В суд? И что же она намерена нам предъявить?
– Халатность и ненадлежащее лечение. Она сказала, что раз мы сами были не в состоянии поставить диагноз ее дочери, то должны были проконсультироваться со специалистами из других инфекционных больниц…
– Что и было сделано, насколько я понимаю: Олешин вызывал кого-то из Боткинской больницы…
– О чем я Протасенко и проинформировала. Но сейчас, к сожалению, наша проблема вовсе не в этом заявлении и угрозе суда.
– В чем тогда?
– В том, что у нее, похоже, то же самое, что у младшей Протасенко!
– Что-о?!
– Она грохнулась на пол в судорогах прямо здесь, у меня в кабинете! Я сразу же вызвала Олешина – и, как выяснилось, не зря: у нее полный набор тех же симптомов, что и у дочери.
– Гурнов говорит, что это не менингит… – пробормотал Мономах.
– Что, разумеется, здорово нам поможет! – раздраженно фыркнула Нелидова, мечась по кабинету, словно голодная тигрица. – У нас нет диагноза, а больная в отделении борется за жизнь: почему-то у нее болезнь протекает гораздо тяжелее. Может, дело в возрасте или в том, что у нее инкубационный период продолжался дольше?
– А что, если перевести Протасенко в Боткина? Может, там…
– Спец оттуда подтвердил диагноз менингит – чем они помогут? Да к тому же, ты ведь знаешь, каково это – переводить пациентов из больницы в больницу без подтвержденного диагноза! С другой стороны, а если мы имеем дело с эпидемией? Наша больница не предназначена для таких ситуаций!
– Погоди, не кипишись! Если бы ты была права и это была эпидемия, ты хотя бы представляешь себе, сколько народу сейчас лежало бы в нашем инфекционном отделении?
– И все-таки, пока мы не знаем, с чем имеем дело, я настаиваю, чтобы ты сдал анализы.
– Я?!
– Ты общался со старшей Протасенко, сам говорил.
– А на что сдать-то – на гонорею, СПИД или менингит?
– На все, что удастся определить. Я уже сдала.
– Может, в карантин меня посадишь?
– Пока нет оснований, но я бы на твоем месте воздержалась от посещения публичных мест.
– Больница – публичное место?
– Прекрати иронизировать! – разозлилась Нелидова, и Мономах решил попридержать коней.
Не потому что испугался, а из жалости, внезапно осознав, какая ответственность лежит на плечах его любовницы. Не успела она вступить в должность и. о. главного врача, как столкнулась со сложной ситуацией, которая могла бы показаться неразрешимой гораздо более опытному руководителю.
– Послушай, Аня, – заговорил Мономах гораздо мягче, – я понимаю, в каком положении ты находишься, но давай не будем слетать с катушек раньше времени. Ты говорила с нашим эпидемиологом?
– А как же!
– И что он говорит?
– Что пока нет причин для беспокойства: заболели всего двое, причем члены одной семьи. Причина может крыться в бытовых условиях или еще в чем-то, носящем индивидуальный характер. Короче, эпидемиолог оказал мне «неоценимую» помощь!
– А как насчет генетики?
– Что? – Вопрос, казалось, поставил Нелидову в тупик.
– Рассматривался ли вариант генетического заболевания? Что, если Протасенки несут в себе какой-то ген, ответственный за это неизвестное нам заболевание? Что-то случилось и сработало, как триггер, запустивший процесс, и вот мы имеем то, что имеем?
– Знаешь, вот об этом… об этом я как-то не подумала! – пробормотала и. о. – А какого черта Олешин мне не подсказал?! Или, скажем, твой дружок Гурнов?
– Олешин – специалист в другой области, как и Иван. С моей стороны это всего лишь догадка, но, раз мы все равно пока не получили точного диагноза, почему бы не проверить и эту версию?
