– И о чем вы говорили? Она на кого-то жаловалась, чего-то боялась?
– Да нет, не жаловалась, не боялась… Во всяком случае, я ничего такого не почувствовала. Меня, однако, удивил один факт. Мне казалось, что Лиде нравилась ее работа. Она иногда рассказывала, из каких ужасных условий приходится изымать детей. Бывали даже «дети-маугли», которые не умели разговаривать даже в четыре-пять лет и в жизни не видели столовых приборов, представляете?!
– Вы сказали, что вам казалось…
– Я помню, что сказала, молодой человек! Я действительно так думала – до нашей последней встречи… Боже мой, если б я только знала, что она последняя, я бы, наверное, смогла что-то сделать?
– Вряд ли. Так что…
– В тот день Лидочка выглядела странно. Нет, неправильное слово – не странно, а печально, что ли. У нас была встреча одноклассников… ну, знаете, не такое большое сборище, какие устраиваются в школах каждые пять-десять лет, а просто маленькое чаепитие с несколькими девочками-одноклассницами. И Лидочка пришла. Настроение у всех было приподнятое, но не у нее. Обычно Лидочка отличалась оптимизмом и редко расстраивалась. Да и можно ли расстраиваться, когда ты молода, красива и у тебя все впереди?
– Вы не спрашивали, что случилось?
– Нет, ведь присутствовали другие девочки, и это было неуместно. Но потом, когда все разошлись, Лидочка помогла мне убрать со стола и помыть посуду… Никто и не подумал это сделать, но Лидочка, она такая – всегда думает… то есть думала о других! Ну почему убивают только хороших людей?!
– Не только, – попытался утешить бывшую учительницу Антон. – Но вы правы: когда убивают таких, как Лида Ямщикова, это особенно несправедливо! Так она сказала вам, что ее расстроило?
– Не то чтобы… Но она вдруг заговорила о том, что, возможно, неправильно выбрала профессию.
– В смысле?
– Ну, Лидочка ведь окончила педагогический университет, причем с отличием. Конечно, учительская карьера не чета карьере финансиста или, скажем, дизайнера, но перед ней открывались определенные перспективы, ведь она писала диссертацию… Лидочка была талантливой девочкой, и она могла со временем стать завучем или директором школы, как ее мама, или, допустим, занять высокую должность в Комитете по образованию. Но Лида нас всех удивила, когда избрала самый сложный, самый неблагодарный путь, устроившись в опеку… И вот, вдруг, она заявляет, что хочет с этим покончить! Даже заговорила о том, что, возможно, пойдет работать в нашу школу, как с самого начала надеялась ее мать.
– А что послужило принятию такого решения?
– Я пыталась выяснить, но Лидочка только сказала, что пыталась помочь детям, однако ничего не смогла сделать.
– И что это значит?
Давыдович пожала плечами:
– Больше мне ничего не удалось из нее вытянуть. Да если б я только могла предполагать, чем все закончится, я не отпустила бы Лидочку до тех пор, пока она не рассказала бы все как на духу!
– Но вы ничего такого предполагать не могли, – вздохнул Антон, разочарованный ответами пожилой учительницы.
Единственный вывод, напрашивавшийся из всей этой истории – перед своей гибелью Лиде разонравилась ее работа. Но означало ли это, что причины убийства связаны с ее профессиональной деятельностью, или все-таки ответ кроется в ее личных взаимоотношениях с людьми?
* * *
– Это еще что за дела? – вопросил Мономах, глядя на то, как Карпенко, скача на одной ноге, вытаскивает вещи из тумбочки. Ей помогала дочь. – Куда вы собрались, мадам?
– Домой, – ответила женщина, съежившись под его суровым взглядом.
– Да ну? В таком виде? И почему вы прыгаете: я же предупреждал, что у вас ушиб позвоночника и вам противопоказано скакать, как кузнечик! Сейчас вы можете не ощущать сильной боли, потому что вам дают болеутоляющие, но это не снимает проблему! А где вообще ваш лечащий врач, Севан Багратович?
– Владимир Всеволодович, мне очень нужно домой, правда! – взмолилась Карпенко, опускаясь на койку с явным облегчением и вытягивая вперед загипсованную ногу. – Я не могу найти своих детей!
– Как это?
– Я ходила в опеку, – вступила в разговор ее дочь – кажется, ее звали Оля, если Мономах правильно запомнил. А еще он успел понять, что пятнадцатилетняя девочка взрослая не по годам. – Они даже разговаривать со мной отказались!
– Почему?
– Потому что я ребенок! Говорят, пусть кто-нибудь из взрослых придет. А мама звонила по телефону, пыталась выяснить, где Макс и Гошка…
– Но они сказали, что никакой информации по телефону не дают, потому что неизвестно, дескать, кто я такая! – закончила за дочку Карпенко. Голос ее срывался. – Ну, как так-то? Они не желают входить в положение, а ведь я пыталась объяснить, что нахожусь в больнице!
Мономах почесал в затылке. Ну, почему он не может отпустить Карпенко и заняться своими делами? Так поступили бы девяносто девять процентов врачей – тем более что он вообще не ее лечащий доктор! Да потому, что ей еще как минимум неделю следует оставаться в больнице. И еще потому, что речь идет о маленьких мальчишках, о которых некому позаботиться, кроме матери и сестры, тоже еще ребенка. Но главное – из-за Ларисы Ковальчук, пострадавшей потому, что он, Мономах, втянул ее в дела семейства Карпенко. Она пыталась помочь – значит, теперь его черед.
– Оля, послушай, – обратился он к девочке, и она уставилась на него своими серыми глазищами с таким удивлением, словно не могла поверить, что он запомнил ее простое русское имя. – Ты сможешь завтра школу прогулять?
– Конечно смогу… А зачем?
– У меня завтра с утра нет операций. Сходим с тобой в опеку. Вместе. Если я пойду один, меня могут неправильно понять, ведь я не родственник. А с тобой… Скажем, я – друг семьи: они не смогут нас проигнорировать, как считаешь?
Мать и дочь ошарашенно переглянулись.
– Вы… вы правда это сделаете? – пробормотала Карпенко, громко втянув носом воздух, возможно, она им просто шмыгнула, расчувствовавшись.
– Да бросьте, я же не предлагаю вам руку и сердце – всего лишь поход в опеку!
– Знаете, Владимир Всеволодович, в нашем положении это почти одно и то же! Спасибо вам, такое огромное-огромное спасибо, честное слово! Я прямо не знаю, как вас благодарить, ведь у меня ничего нет…
– Вы отблагодарите меня тем, что продолжите выполнять рекомендации доктора Мейрояна, – перебил пациентку Мономах. – И не станете пытаться сбежать, а то я уже устал ловить вас за резинку от штанов и возвращать обратно!
– Обещаю, что больше так не поступлю!
– Надеюсь. Так что, давайте, дамочки, разбирайте сумки: скоро обед.
Выходя из палаты, Мономах услышал злобную реплику «старухи Изергиль», в миру Игнаткиной:
– Боже мой, как мы носимся с некоторыми больными, которые такой заботы не заслуживают! А вот к другим, понимаешь, никакого внимания…
