– И с каким же диагнозом? Менингит?
– Откуда вы знаете? Предварительно поставили воспаление легких, но после детального обследования стало ясно, что это менин…
– После детального обследования – это когда он кровью харкать начал?
– Послушайте, как вас там…
– Владимир Всеволодович, – резко ответил Мономах, который не мог позволить, чтобы этот сосунок разговаривал с ним подобным образом. – Нет, это ты послушай, сынок: через пару суток, а может, и раньше, твой пациент впадет в кому и умрет, потому что это – ни фига не менингит, ясно?
– А что же тогда? – Парень чуток спасовал перед напором Мономаха: он еще не отрастил толстую кожу, которая позволяет некоторым его коллегам не реагировать на доводы рассудка и продолжать гнуть свою линию, даже если кругом война и немцы.
– Скорее всего, мелиоидоз.
– Мели… что?
Господи, он что, прогуливал лекции по инфекционным заболеваниям или вообще не инфекционист?!
– Про бациллу Уитмора слыхал?
– Ну, вроде бы… А разве это возможно – у нас?
– Россия – удивительная страна, доктор, и у нас возможно все!
– А… а вы уверены? – осторожно спросил ординатор. – Может, это вовсе и не мелиоидоз?
– Может. Но тебе не кажется, друг, что в нашей ситуации лучше перебдеть, как говорится, чем недобдеть? Чем вы лечите Тимощука?
– Ну, обычными средствами – цефуроксимом и…
– Ему полегчало? – перебил Мономах.
– Так рано еще пока судить, ведь…
– Значит, стало хуже. Я прав?
Рындин упрямо поджал губы – как двоечник, которого учитель вызвал к доске и допрашивает с пристрастием, ей-богу!
– Менингокок обнаружили? – задал резонный вопрос Мономах.
Его коллега проигнорировать не смог.
– Лаборатория запаздывает с анализом, но есть признаки…
– К черту признаки: говорю тебе, это не менингит! Тимощука нужно накормить мощными антибиотиками – к примеру, доксициклином, цефтриаксоном плюс глюкокортикостероиды, понял? Вот тебе телефончик специалиста из нашей больницы, с ним можно проконсультироваться, – и Мономах быстро нацарапал на клочке бумаги, обнаружившейся в кармане, телефон Ивана.
– Он тоже инфекционист? – спросил парень.
– Нет, он патологоанатом, но консультации дает – пальчики оближешь!
– Послушайте… Владимир Всеволодович, я же не могу, вот так, ни с того ни с сего, изменить курс лечения! Как я объясню свои действия заведующему: дескать, пришел доктор из такой-то больницы, дал предписание, и я тут же ему последовал?!
– Хорошо, тогда давай ты будешь лечить пациента от менингита, которого у него нет, а к утру, вполне возможно, отчитаешься перед своим заведующим о его смерти – так тебе больше нравится?
– Ну, уж так-таки и к утру…
– Похоже, у Тимощука легочная форма, так что у тебя, сынок, два варианта: послушаться меня и дать ему эти чертовы антибиотики или готовиться писать объяснительную и иметь дело с родственниками будущего покойника. Имей в виду, я обязательно сообщу твоему начальству, что пытался тебя убедить спасти парня, но ты отказался!
– Да не отказываюсь я! – Ординатор был в отчаянии.
С одной стороны, он боялся, что, послушав Мономаха, сделает что-то не так, а потом за это придется отвечать. С другой – не послушавшись Мономаха, он мог лишиться пациента, и тогда ему все равно пришлось бы нести ответственность. Да, выбор небогатый!
– Хорошо, – с тяжелым вздохом произнес наконец Рындин, – я сделаю, как вы говорите! В конце концов я же должен поступать к наилучшей выгоде больного, нас так учили?
– Верное решение! – вздохнул с облегчением Мономах. – А пока, дабы предоставить начальству доказательства того, что диагноз взят не «с потолка», закажи анализ на бациллу Уитмора: если повезет, получишь железобетонные «улики»!
И вот сейчас Мономах сидел в коридоре, ведущем в реанимацию, в ожидании доклада Рындина о том, что все необходимые манипуляции с больным проведены. Конечно, он мог бы отправиться домой, но боялся, что ординатор может со страху передумать.
Больничный кофе оказался не только отвратительным на вкус, но и эффект имел, как выяснилось, обратный тому, который ему приписывают: глаза Мономаха слипались, как он ни старался держать их открытыми.
В помещении было прохладно, но на Мономахе была теплая куртка и он, уютно уткнувшись в ее воротник, позволил себе наконец расслабить мышцы усталого тела и провалиться в сон.
* * *
На улице уже стемнело – хоть на дворе и весна, до белых ночей еще далеко. С утра накрапывал мелкий дождик, отчего асфальт казался слюдяным и мистически поблескивал в свете фонарей. К сожалению, некоторые из фонарей не работали, поэтому Оля старалась побыстрее пробегать места, где было совсем уж темно.
Несмотря на то что мать в больнице, Оля решила не пропускать занятия игры на домре, которые заканчивались в половине девятого вечера.
На самом деле, Оля мечтала научиться играть на гитаре. В классе у нее почти не было друзей – оно и понятно, ведь все дети ездят на экскурсии с классной руководительницей, ходят в театр и кино, а она, Оля, не может себе позволить почти ничего.
Если бы она научилась играть на гитаре, одноклассники потянулись бы к ней – она видела, как это происходит с другими, – однако во Дворце творчества юных бесплатными оказались только кружки игры на домре и балалайке, а за гитару пришлось бы платить.
Балалайку Оля отмела сразу – засмеют же! А вот домра чем-то походит на гитару.
Со временем она полюбила этот инструмент, его звучание напоминало, как катит свои воды река или как легкие волны бьются о гранит набережных города, в котором она родилась и выросла.
Оставалась лишь одна проблема: требовалось купить собственную домру, ведь нужно практиковаться дома, а у мамы денег на это не было.
Оля начала копить деньги. Мама разрешала ей забирать сдачу, когда она ходила в магазин, но сумма была слишком велика, и Оля сильно сомневалась, что когда-нибудь станет счастливой обладательницей вожделенного музыкального инструмента.
Мама сказала, что можно, наверное, купить подержанный, и даже пыталась помочь дочке, но когда в очередной раз пьяный отец ворвался в квартиру, он обнаружил мамин тайник и вычистил его до копейки. К счастью, до Олиной копилки, дешевого глиняного гриба с красной лакированной шляпкой, он не добрался – она прятала его под кроватью.
Так что пока ей приходилось разучивать сложные музыкальные произведения дома, используя «тренажер».
Оля придумала его сама. Из нескольких, склеенных между собой, кусков плотного картона она соорудила гриф с ладами. Клеить колки и деку, равно как и другие составные части, смысла не имело, поэтому девочка «играла» на своей молчаливой «домре», тренируя пальцы и запоминая их положение.
