– Что ж, повезло парню!
Мономах снова перевел взгляд на аквариум.
– У меня тут шесть видов рыб-попугаев, три вида «ангелов», в том числе «королевский» и неоновый – вот он, видишь, как переливается? – Каморин с гордостью ткнул пальцем в сияющее чешуйчатое создание, лениво шевелящее плавниками, зависшее над искусственной скалой.
Одна здоровенная рыбина подплыла к передней стенке и, развернувшись анфас, пристально уставилась на зрителей, пуская из пасти пузыри.
– Может, ты и имена им дал? – насмешливо поинтересовался Мономах.
– Имя есть только у одного – вот у этого самого, – совершенно серьезно ответил Каморин. – Знакомься, это – Педро, «синий хирург».
– Синий – это намек, что ли?
– Его еще называют «голубой хирург», но мне больше нравится «синий». Если присмотреться, у Педро сверху и снизу хвоста можно заметить острые как бритва шипы, которые эти рыбы используют для самообороны…
И тут вдруг в мозгу Мономаха как будто молния сверкнула.
Сначала это была просто вспышка, словно он краем глаза увидел нечто важное, но бесформенное. А потом его сердце пропустило удар. Раньше он не понимал, что имеют в виду писатели, использующие эту метафору: если сердце пропускает удары, это признак экстрасистолии, аритмии или анемии. Но сейчас он сам испытал это состояние, будучи абсолютно здоровым!..
– Дмитрий Палыч, – с трудом шевеля языком от внезапной сухости во рту, проговорил Мономах, – откуда, говоришь, рыбок доставили?
– Из Южной Америки, – ответил Каморин. – Главным образом из Бразилии… Что это с тобой?
– Скажи, а грунт… ну, или что там в аквариумы обычно засыпают, где ты берешь?
– Там же заказываю – раз в год требуется его полностью заменять, а так просто промываем… Послушай, в чем дело-то?
– И водоросли тоже?
– Не пойму я, к чему ты…
– А когда промываете, старую воду сливаете? – не обращая внимания на слова Каморина, продолжал сыпать вопросами Мономах.
– Конечно, раз в месяц, чтобы вода оставалась прозрачной.
– А куда сливают воду?
– Куда? – озадаченно переспросил завпластикой. – Ну, я… честно говоря, я никогда не интересовался! А какая разница?
– Да есть разница, есть! Кто у тебя этим занимается, санитары?
– Нет, работяги наши, техники… Послушай, Мономах, что все это…
– Можешь вызвать их сюда?
* * *
Крюковы жили откровенно бедно. В общем-то, трудно ожидать богатства от семьи, состоящей из одного взрослого и трех несовершеннолетних, с учетом того, что взрослый имеет группу инвалидности.
– У меня двое своих детей, – тяжело вздыхая, говорила Надежда Крюкова, медленно передвигаясь по кухне, наполняя чайник из-под крана, ставя его на плиту, доставая чашки и расставляя их на крохотном столике, который служил обеденным.
Вряд ли он имел право считаться таковым, ведь одновременно сидеть за ним могли не более двух человек! Крюкова была женщиной тучной, поэтому каждое движение давалось ей с трудом.
Насколько удалось выяснить Белкину, ее инвалидность была связана с болезнью суставов, но парень вряд ли смог бы вспомнить и выговорить диагноз. Странен уже тот факт, что Крюковой дали опекунство, ведь органы опеки предпочитают не связываться с больными родственниками.
– Не жируем, как видите, – продолжала она, тяжело опускаясь на табурет напротив Александра и отдуваясь так, словно только что разгрузила товарный вагон. – Но я не могла позволить, чтобы Олежка попал в детский дом! Он такой чудный ребенок, такой ласковый… Удивительно – при таких-то родителях!
– Это ведь сын вашей сестры, верно? – решил уточнить Белкин.
– Да, Женьки. У нее четверо.
– Она лишена родительских прав?
– Да. Трое детей в разное время попали в детский дом. Мои тогда были маленькие, я мать-одиночка, так что не представлялось возможным забрать старших племянников. Но теперь, когда мои собственные дети уже подростки, а Женьке в сорок три года вдруг снова приспичило родить, я поняла, что не смогу отдать Олежку.
– Евгению лишили прав и на младшего?
– Ему годик исполнился, когда опека снова «возбудилась». Мне категорически не желали отдавать племянника!
– Из-за инвалидности?
– И из-за нее, и из-за низкого дохода семьи. Господи, да неужели же в детдоме лучше?! Здесь пусть и в тесноте да без черной икры, зато с родными людьми! Да, у нас мясо не каждый день, сыр вообще себе позволить не можем, но я в ателье кручусь, как могу, беру заказы на дом, соседей обшиваю-обвязываю. Яблоки, по крайней мере, у нас всегда на столе, хлеб, каша, макароны… Вот скажите, разве бедность может служить причиной отказа органов опеки?
– По-моему, нет, – ответил Белкин.
– Вот и я так думаю, – обрадованная поддержкой, кивнула Крюкова. – Половина семей в России в таком положении – что же, детей по приютам раскидывать? Я вот, к примеру, старших племянников регулярно навещаю, два раза в месяц. Не могу таскать им деликатесов, но карамельки, мороженое и бананы всегда приношу!
– Но вам в конце концов дали согласие на опекунство?
– Дали-то дали, – снова тяжело вздохнула женщина, поднимаясь с видимым трудом и берясь за ручку вскипевшего чайника. Она медленно и осторожно разлила кипяток по чашкам и, положив в каждую по пакетику дешевого чая, снова опустилась на табуретку. – Только Олежка и нескольких месяцев с нами не прожил: нагрянула опека и забрала. Уверена, что, будь я в тот момент дома, у них ничего бы не вышло!
– То есть вы отсутствовали?
– Так а я о чем говорю?! В квартире находилась только моя старшая дочь, Полина. Ей шестнадцать, и она не могла в одиночку противостоять вторженцам! Возвращаюсь я домой, а там зареванная Поля. Она еле-еле смогла объяснить, что случилось. Я кинулась в опеку, а там меня перенаправили к сотруднице, которая изымала племянника. Она даже слушать меня не стала – сказала, что опекунство мне дали по ошибке и что лучше отдать ребенка тем, у кого есть силы и средства дать ему полноценную, счастливую жизнь… Как будто родная кровь ничего не значит!
– Надежда Михайловна, вам удалось навестить Олега после изъятия?
Белкин невольно поморщился, произнося слово «изъятие» – оно звучало как-то неправильно, принимая во внимание предмет разговора. Да и «предмет» – тоже неверное слово.
– Я пыталась! – ответила Крюкова. – Не поверите – я его не нашла!
– Как это? – удивился Белкин. – Разве его не направили в приют или детский дом?
– Обычно так и делается, насколько я знаю, но мне сказали, что Олежку сразу передали в семью – якобы это менее травматично! Ничего себе, «менее»: сначала родители-алкаши, которые били и недокармливали, потом – чужие люди!
