— Голубой Кварц, это ты? Иди скорее! У нас вторжение!
— Как — вторжение? — Сланца охватил ужас. Да наступит тут когда-нибудь мир? Неужели у Вансена ничего не вышло?
— Ага, — подтвердил аколит. — Это просто кошмар! Весь храм забит женщинами!
— Что? Женщины? Ты о чём?
— Женщины из Города. Жена магистра и прочие — только что прибыли. Дюжины! В храме не место всем этим женщинам!
Сланец рассмеялся от облегчения.
— Да уж, братья, на этот раз вы вляпались, бедные вы мотыжники! — он повернулся к Кремню. — Значит, и наша Опал вернулась. Пойдём, малыш!
Они последовали за взволнованным монахом, а Чавен опять поотстал, будто ещё пребывая в неких своих приятных размышлениях.
Кремень подвинулся ближе к Сланцу.
— Он не говорит нам правды, — прошептал мальчик. В его голосе не было осуждения — просто констатация факта. — Не обо всём. Доктор скрывает от нас что-то важное.
— Я подумал о том же самом, — тихо отозвался Сланец. Далеко впереди монахи толклись под колоннадой перед храмом, будто мыши, испугавшиеся кота. — О том же самом. И мне это очень не нравится.
* * *
"Итак, я снова в доспехах, — устало усмехаясь, подумал Вансен, надевая бэрни
[12] — короткую кольчужную рубашку, принесённую ему фандерлингами; сплетённая из рядов удивительно маленьких колечек, она была такой лёгкой, что под неё можно было даже ничего не поддевать. — Ну, что ж, по крайней мере я не так долго обходился без них, чтобы привыкнуть к свободе".
— Я уложил в сумку кое-какой еды, как вы и просили, капитан, — отчитался брат Сурьма. — Немного хлеба, сыра и пару луковиц. О, и нам повезло, глядите! — монах продемонстрировал открытый заплечный мешок. — Стариковские уши!
На миг Вансену показалось, что его желудок подобрался к горлу и сейчас выпрыгнет. Но потом он сообразил, что мясистые сморщенные “уши” в вещмешке Сурьмы — на самом деле вовсе не уши, а какие-то грибы. И всё же запах у них был очень странный: тяжёлый, сырой и плесневелый. Так что разделить с монахом радость от такой удачи Вансен не сумел.
— Да, здорово.
— И всё-таки я не считаю, что это хорошая идея, капитан, — вздохнул Киноварь. — Позвольте нам послать с вами хотя бы дюжину парней. Яшма вот рвётся в бой.
— Да, бери меня, капитан, — лысая голова Молота Яшмы вся была в порезах и синяках и казалась вырезанной из пятнистого мрамора. — Уж я покажу этим луговым плясунам! Я совсем не прочь укокошить ещё парочку.
— Вот именно поэтому нынешняя задача — не для тебя, — возразил Феррас. — Я не хочу забирать с собой лучшего бойца, когда даже не собираюсь драться. Здесь ты нужнее.
— Но и в вас мы здесь тоже нуждаемся, Вансен, — сказал Малахит Медь. — И это самое важное обстоятельство.
— Доверьтесь мне, джентльмены — так я принесу больше пользы. Как, по-вашему, будет лучше: если я останусь с вами, готовя оборону перед новой атакой, или если пойду к врагам и устрою всё так, чтобы новой атаки не последовало?
Киноварь покачал головой:
— Это всё софистика — возможных решений всегда больше, чем два. Вас могут убить без заключения всяких сделок. И тогда у нас не будет ни защитника, ни миротворца.
— Не очень-то воодушевляющие мысли, магистр, но я должен использовать этот шанс. И я единственный, кто может это сделать, вы должны мне довериться. А если я возьму с собой слишком большой отряд, то не только оставлю вас без хорошей защиты, но увеличится и вероятность того, что наш поход примут за нападение. Единственная моя надежда — поговорить с их предводительницей, лицом к лицу, — Вансен повернулся к Сурьме. — Я полностью за то, чтобы пленник был обвязан верёвкой, брат, — нам действительно необходимо, чтобы он не мог сбежать — но предпочтительнее привязать его за лодыжку, а не за пояс. Тогда, если он попытается удрать, я смог бы сбить его с ног.
Он бросил пронзительный взгляд на дроу, который хоть и не понимал слов Вансена, прекрасно чувствовал интонацию. Мелкий бородач в страхе съёжился и ощерил заострённые жёлтые зубы.
Прощание не затянулось: Феррас знал, что Киноварь и остальные не одобряют его решения, да и сам чувствовал вину оттого, что вынужден взять Сурьму, очень всем полюбившегося. Возможно, другие монахи тоже могли переводить, но капитан твёрдо знал, что юный послушник не потеряет голову в чрезвычайной ситуации, ведь сам он, несмотря на внешнюю уверенность, понимал, что их шансы провести переговоры без сучка и задоринки очень малы.
Дроу, который, кажется, всё ещё опасался какого-нибудь обмана со стороны его пленителей, поплёлся вперёд на своей короткой верёвке, ведя их в Праздничные залы, обратно к тому месту, где прорывались квары. Но там работники Киновари почти закончили закладывать прокопанную фаэри дыру, подгоняя камни так искусно, что преодолеть эту преграду было почти невозможно. Это стало для Вансена сюрпризом — он и забыл, что брешь заделывали. Как же им теперь попасть к кварам? Уж точно не по поверхности: если те обрывки слухов, что просачивались в Город фандерлингов и оттуда в храм, были правдивы, осада наверху превратилась в настоящее вторжение. Этим путём ему и Сурьме ни за что не добраться до кваров живыми.
А заново вынуть камни — это отнять много рабочих часов у мастеров-фандерлингов, которые могут провести то же время с гораздо большей пользой, укрепляя оборону в других местах, чем дважды переделывая одну работу здесь. Феррас Вансен прислонился к стене, внезапно ощутив невыразимую усталость. Командир? Генерал? Да он не годится больше и для своей старой должности капитана стражи.
Дроу осмотрел кладку сверху донизу, затем перевёл взгляд на Вансена и что-то прорычал на своём грубом лающем языке.
— Он говорит… думаю, он говорит, что отсюда есть другой путь до его лагеря, — перевёл Сурьма.
— Другой путь? У кваров есть другой лаз в наши пещеры? — капитан пристально посмотрел на мелкого бородача. — Почему он готов выдать нам такую тайну?
— Он боится, что если мы повернём сейчас назад, остальные из наших потеряют терпение и убьют его. Он говорит, что безволосый — это, конечно же, про Яшму — делал… руками такие движения, — Сурьма подавил улыбку, — какими ясно дал понять, что с радостью скрутит вот ему шею… а то и похуже.
— Держу пари, так и есть, — Вансен кивнул. — Да, скажи ему, пусть показывает этот свой путь.
— Он просит только об одном: умоляет не признаваться Леди Дикобраз, что он показал вам дорогу, о которой вы ещё не знали. А иначе, говорит он, его кончина будет во сто крат ужаснее, чем может вообразить себе даже безволосый.
