— Если кто станет искать труппу Мейквелла, меня запомнят скорее других.
Она виновато охнула, прикрыв рот рукой.
— О, Дован, прости! Я даже об этом не подумала. Из-за меня ты принуждён сидеть и скучать в лагере, словно в клетке, как и я сама.
Он грустно улыбнулся.
— Мне всё равно, правда. Люди вечно глазеют на меня, куда ни пойди, надоело хуже горькой редьки. Я рад сидеть тут, — парень обвёл лагерь невероятно длинной рукой, — где никто меня не заметит.
— Немногого же ты хочешь от жизни, Дован.
— Ну, среди моих желаний есть и побольше. К примеру, я мечтаю о том дне, когда обзаведусь собственной фермой… осяду где-нибудь с милой женой… — он внезапно покраснел и отвёл взгляд. — И детишками, конечно…
— Бёрч! — позвал Педдер Мейквелл. — Чего ты там бездельничаешь, когда тут платье нужно чинить?
Парень закатил глаза, и Бриони рассмеялась.
— Иду, Педдер.
— Я давно хотела спросить тебя, — остановила его принцесса, — где ты научился так здорово шить?
— До того как стать актёром, я учился на священника, и вместе с прочими аколитами жил в храме онира Иариса. Женщин там, разумеется, не было, и всю работу выполняли мы. Некоторые обнаружили в себе талант повара, — он весело фыркнул и добавил: — А некоторые только заблуждались на сей счёт. Что до меня, то оказалось, что я довольно ловко управляюсь с иглой и ниткой.
— Хотела бы и я сказать про себя то же. Мой отец шутил, будто я вышиваю, как иная женщина гоняет пауков метлой, тыча ею туда и сюда… — теперь рассмеялась и Бриони, хотя думать об отце было больно. — Боги, как я по нему скучаю!
— Ты говорила, он жив. Вы вновь увидитесь, — Бёрч медленно кивнул. — Верь мне. Я часто чувствую такие вещи и оказываюсь прав…
— Ты скоро почувствуешь, что потеряешь своё место в жизни и вынужден будешь просить подаяния, — прикрикнул Педдер Мейквелл. — Живо иди работай, аист долговязый!
— У нас в храме тоже был один такой, — шепнул девушке Дован, поднимаясь. — Однажды ночью, пока он спал, мы тихонько вылили на него ведро воды и потом все как один клялись, что он сам надул в постель.
Бриони опять захихикала, а высокий парень, уже отправившись было трудиться, вдруг обернулся. Его лицо обрело странное, отрешённое выражение.
— Не забывай, принцесса, — повторил он. — Вы обязательно увидитесь вновь. Будь готова сказать ему то, что действительно хочешь сказать.
* * *
Киннитан наконец узнала полное имя своего похитителя, но, скорее, по случайности. Удалось ей разузнать и кое-что ещё — и это, как она надеялась, принесёт ей пользы больше, чем любое имя.
Половина десятицы — если ещё только половина — минула с тех пор, как она увидела сон, в котором Баррик повернулся к ней спиной на вершине холма, и хотя потом рыжеволосый юноша снился ей ещё несколько раз, он больше не отвечал на призыв Киннитан и с каждым сном словно уплывал всё дальше. Беспомощность положения пленницы начала подтачивать в ней решимость. День за днём часами сидела она, провожая взглядом уплывающие назад очертания далёкого берега, силясь придумать какой-нибудь план побега. Время от времени мимо скользили другие лодки, но девушка знала, что даже покричи она им — никто не захочет ей помогать; и даже если найдётся такой человек, ему не одолеть Во, настоящего демона, — поэтому Киннитан держала рот на замке. Из-за неё бедняжка Голубь уже лишился пальцев — зачем ещё и ни в чём не повинному рыбаку платить за её глупость жизнью?
В ту ночь, когда девушке стало известно имя её тюремщика, она долго лежала, погрузившись в свои мысли, прежде чем уснуть. В холодный и зыбкий полуночный час её разбудили мягкие шаги — по их звучанию она определила, что это ходит по палубе Во. Киннитан осталась лежать, слушая, как он размеренно ступает по доскам: туда-сюда, туда-сюда (а сама она, судя по звуку, служит срединной точкой этого пути), заодно пытаясь разобрать, что за бормотание то и дело перекрывает неумолчный плеск и шелест волн, бьющихся о борт лодки, пока не догадалась, что это разговаривает по-ксисски её похититель.
Одна только мысль о том, что этот железной воли человек болтает сам с собой, нешуточно её напугала: это служило предвестием умопомешательства и потери самоконтроля, — хотя Во приводил её в ужас, Киннитан знала, что, пока тот остаётся в своём уме, она, в свою очередь, останется в живых — по меньшей мере до того дня, пока тот не передаст её автарку. Но по воле Сулеписа в теле Гончего оказалось что-то жуткое, и если оно причиняет ему сильную боль, или если от яда, что солдат принимает каждый день, мутнеет его разум, случиться может всё, что угодно. Поэтому Киннитан лежала, дрожа, в темноте, и слушала, как он вышагивает по палубе.
Мужчина как будто с кем-то беседовал — по крайней мере он говорил так, словно кто-то слушает. По большей части монолог составляли жалобы, для Киннитан ничего не значащие: какая-то женщина, взглянувшая на него насмешливо, парень, который больно о себе возомнил, и другой, который думал, что он тут самый умный… И оказалось, что лучше бы им так не делать — во всяком случае, так считал воспалённый разум её мучителя — и сейчас он растолковывал это воображаемому слушателю.
— Все они теперь гуляют без кожи, все, — его торжествующее шипение пробирало до костей, и Киннитан едва удержалась от вскрика. — Без кожи, без гляделок, и поливают кровью пыль на том свете. Потому что никто не смеет потешаться над Дайконасом Во…
Чуть спустя он остановился в нескольких шагах от пленницы. Киннитан рискнула приоткрыть глаза, но не могла рассмотреть, что делает её похититель: Во запрокинул голову, будто осушая чашу с вином, но движение было слишком коротким.
"Яд!" — догадалась девушка. Что бы ни содержалось в чёрной бутылочке, мужчина принимал это и по ночам, а не только днём, как она полагала. Делал ли он так всегда? Или это впервые?
В следующий миг Дайконас Во слегка пошатнулся и почти упал, что само по себе было более чем странно: она никогда не видела в его движениях ничего, кроме хищной грации. Во плюхнулся на палубу, прислонившись спиной к мачте и уронив подбородок на грудь, и замолчал, будто моментально погрузившись в глубокий сон.
В его имени для Киннитан не нашлось ничего полезного. Его злые разговоры с самим собой просто заставили её бояться ещё сильнее, чем раньше — ведь очевидно было, что мужчина сходит с ума. А вот кое-что другое накрепко засело в голове: как быстро ослабело и отяжелело тело воина после того, как он пригубил яд.
И над этим в самом деле стоило поразмыслить.
Глава 34 Сын Первого камня
“Иинур, король фаэри, по рассказам, слеп. Есть те, кто говорят, будто сие увечье он получил в сражении Теомахии на стороне Змеоса Белого пламени, когда Перин нанёс ему жестокий удар своим молотом. Но другие высказывают мнение, что он отдал свои глаза в обмен на разрешение прочесть Книгу Скорби”.
