Не то чтобы Вэш не умел ездить верхом или стрелять из лука. Он всегда проделывал это достаточно хорошо, чтобы не быть осмеянным, никогда не оказываясь на праздничных играх в числе лучших, — но не оказываясь и среди худших, никогда не ударяя лицом в грязь. Так и получилось, что в то время, как его сверстники прозябали в средних чинах в армии или вынужденно били баклуши в семейных особняках, Вэш поднимался по карьерной лестнице в тени одного автарка за другим: как писец, потом счетовод, чиновник — пока не достиг той высокопоставленной должности, которую занимал и поныне, будучи вторым по влиятельности человеком в самой могущественной империи мира.
На деле же это, однако, означало лишь то, что он был секретарём опаснейшего в мире безумца.
Вэш закончил страницу и вздохнул. Да, за долгие дни на борту корабля он успел завершить неоконченную работу, разобрать различные политические и экономические вопросы и ответить на залежавшиеся письма, но даже навёрстывание дел привело Вэша в уныние: выходило так, будто он готовится к смерти, пересчитывая имущество и составляя завещание. Вот уже много месяцев министр чувствовал себя всё более неуютно рядом со своим повелителем, а с тех пор, как сбежала та храмовая девчонка, которую Сулепис по какой-то нелепой прихоти выбрал в качестве сто седьмой невесты, дела пошли ещё хуже. Автарк, казалось, всё более погружался в какой-то свой мир, о существовании которого другие люди, вроде первого министра, могли только догадываться, но куда не могли войти: Сулепис изрекал какие-то бессвязные фразы о странных вещах, часто религиозных, совершал раз за разом какие-то действия, подобные этому вот морскому путешествию, не давая себе труда объяснить их смысл — а даже если бы и дал, то вряд ли кто-то смог бы этот смысл постичь.
И всё же, что было поделать? Многие из предыдущих автарков Ксиса были слегка не в своем уме, по крайней мере по сравнению с обычными людьми. Начинали сказываться поколения близкородственных союзов, не говоря уж о том, что даже сильнейшие и разумнейшие мужи не всегда могли справиться с искушениями абсолютной власти. Слова одного чиновника, пережившего правление Васписа Тёмного, — о том, что быть приближённым к автарку так же опасно, как спать рядом с голодным львом, — вошли в поговорку. Но Сулепис, казалось, отличался даже от самых свирепых своих предшественников. Всё в действиях автарка говорило о грандиозности его замыслов, но уразуметь значение этих действий было решительно невозможно.
Вэш хлопнул в ладоши и встал, позволяя утреннему халату соскользнуть со старого дряхлого тела. Юные слуги поспешили к нему, чтобы одеть: на миленьких личиках было написано крайнее сосредоточение, будто бы тот, к кому они собирались прикоснуться, являл собою величайшее сокровище. В каком-то смысле так оно и было, ибо власть первого министра включала право убить слуг, если они поранят его или вызовут неудовольствие. Не то чтобы Вэш и вправду когда-нибудь убил кого-то, кто его рассердил. Это было не в его привычках. Лет десять тому назад он даже нарочно стал повсюду искать мальчиков с характером, слуг, которые бы дразнили его, а то и притворялись иногда непослушными — умных, шаловливых, обольстительных мальчиков. Но когда ему перевалило за восемьдесят, Вэш стал куда как менее терпелив. Ему надоело прежде развлекающее, а ныне изматывающее занятие — муштровать подобных слуг. Теперь он задавал каждому новому рабу всего по два-три удара плетью для острастки, и если они не выказывали молчаливого смирения, каковое министр теперь предпочитал в рабах, — просто передавал их кому-нибудь вроде Пангиссира или нынешнего регента автарка в Ксисе, Музирена Чаха — кому-нибудь, кто обожал ломать непокорных и не испытывал раскаяния, причиняя боль.
“Я видел слишком много боли”, - внезапно осознал Вэш. — “Она перестала забавлять меня и даже приводить в трепет. Теперь она кажется мне тем, чего следует избегать.”
Пиниммон Вэш притворился, будто случайно столкнулся с Пангиссиром на палубе перед огромной каютой автарка. Грузный священник с помощником, похоже, только что открыли алтарь Нушаша.
— Доброе утро, мой старый друг, — приветствовал жреца Пиниммон Вэш. — Видели ли вы сегодня Сиятельнейшего? Здоров ли он?
Пангиссир кивнул, отчего его несколько подбородков спереди расплющились. В менее официальной обстановке путешествия на корабле он перестал носить свою высокую шапку, надевая её лишь на время церемоний; теперь голова его и широкое лицо, обрамлённое лишь простым чепцом-койфом, казались нелепо и бесстыдно голыми. Тем не менее одет Пангиссир был в чёрную торжественную мантию. Вместо сокола автарка или золотого колеса Нушаша, однако, на ней был вышит пылающий золотой глаз.
— Что это? — спросил Вэш. — Никогда раньше я не видел такого знака.
— Ничего особенного, — легко отмахнулся Пангиссир. — Каприз Сиятельнейшего. Сегодня он спит с маленькими царицами.
Так называли его сто одиннадцатую и сто двенадцатую жён, двух юных сестёр знатного происхождения, племянниц короля страны Михан, посланных Сулепису в качестве подношения. К ним, в отличие от беглянки из храма, он проявлял интерес обычного свойства. Обычного, во всяком случае, для автарка: под аккомпанемент их воплей пассажиры корабля ворочались в своих постелях без сна уже несколько ночей кряду.
— Замечательно, — кивнул министр. — Да пошлют ему боги здоровье и бодрость.
— Да, здоровье и бодрость, — эхом откликнулся священник. Готовый удалиться по своим делам, он снова слегка сплющил подбородки в сторону Пиниммона Вэша.
— А, позвольте ещё только один вопрос, добрый Пангиссир. Найдётся у вас для меня минутка? И нельзя ли нам уединиться в месте не столь ветреном? Мои старые кости уже продрогли — я всё ещё не привык к этим северным водам.
Старший жрец смерил его безразличным взглядом, но на лицо нацепил улыбку.
— Конечно, старый друг! Пойдёмте ко мне в каюту. Мой раб приготовит вам отличного горячего чаю.
Каюта священника была просторнее его собственной, но в ней не было окон. Тщательный расчёт положения человека при дворе десятилетиями оставался для Вэша жизненно важным, так что министр не мог сразу же не задаться вопросом, что бы это значило — и пришёл к утешительному выводу: его собственный статус нисколько не упал несмотря на то, что Пангиссир проводил с автарком много времени в последние полгода.
Зато здесь имелась дымовая труба — приятное обстоятельство, поскольку оно означало, что в каюте можно разместить небольшую печку. Прислужник начал готовить чай, а Вэш пока опустился на скамью, сознательно избегая обычной игры в вежливость, когда двое условно равных по положению пытаются вперёд усадить друг друга — он желал видеть священника Нушаша в благодушном настроении, поскольку надеялся на откровенность — или что-то к ней близкое.
— Итак, — произнёс Пангиссир, когда пиалы с чаем оказались у них в руках, — чем я могу быть вам полезен, дорогой мой старый друг Вэш?
Вэш улыбнулся в ответ, вспоминая, как много раз представлял в красках, что привозит из провинции одного из родственников — и тот втыкает нож Пангиссиру в глаз. Но жизнь при дворе такова, что в любой миг можно нежданно обзавестись как другом, так и врагом. И как раз сейчас министр обнаружил, что думает о жреце почти с нежностью: Пангиссир, может, и своекорыстная собака, но он один из “старой гвардии”, а их осталось в живых немного, особенно после той резни, что сопровождала приход Сулеписа к власти.
