О боже… Я знала! Я это знала!
Внезапно я свирепею, это подавляет во мне ужас, я подбегаю к двери и начинаю в нее колотить.
— Выходите! Выходите, черт побери, если вы здесь!
Ничего. Молчание. Я прислушиваюсь, и мне кажется, что я слышу щелчок или треск. Но запаха дыма сейчас нет, ничего нет, кроме затхлого сыроватого подвального духа. Я чувствую, что дрожу. Здесь, внизу, холодно, а я в пижаме и с босыми ногами. Однако уйти я не могу, пока не буду уверена, что здесь нет огня и что никто не прячется за той дверью.
«Должно быть, тебе это почудилось, — говорит мне внутренний голос. — Может быть, это был сон».
Возможно, я только что проснулась после сомнамбулического похода в подвал. Из меня вырывается громкий стон. Что мне делать, если я не уверена, то ли я сплю, то ли бодрствую? Все было так реально, этот запах дыма, какой-то звук за дверью. Однако сейчас ничего нет.
Я жду, пока в состоянии это делать, но потом чувствую, что больше не могу выносить холод и муку сомнений. Медленно я покидаю подвал и возвращаюсь в постель, выключая за собой свет.
На следующее утро я пытаюсь забыть охвативший меня ночью ужас. Я бы повалялась подольше, если бы не Хедер, которая просыпается в прекрасном настроении, полная энергии и энтузиазма.
Она хорошо завтракает — мне не приходится выбрасывать ни хлопья, ни молоко, тогда как я в состоянии только пить кофе и клевать кукурузные хлопья, игнорируя радиоприемник в углу, который не осмеливаюсь включить. После завтрака она хочет играть.
— Пойдем в сад, мамочка, дождя нет! — кричит она, натягивая ботинки.
— Хорошо. Но думаю, дождь скоро снова пойдет, — говорю я. — Тучи по-прежнему зловещие.
Мы вместе выходим из дому, и свежий влажный воздух меня бодрит. Он прогоняет мои ночные страхи, и в конце концов от них остается только смутное воспоминание. Мы идем вокруг дома, выискивая хорошие лужи, по которым можно потопать, и я вдруг осознаю, что мы примерно там, где должна находиться та комната в подвале. Я вспоминаю, что в подвале с этой стороны есть окна сразу над уровнем земли, и, когда мы проходим мимо, начинаю изучать их, стараясь понять, относятся ли какие-то из них к комнате за стальной дверью.
— Иди к своей берлоге, Хедер. Я буду там через минуту, — говорю я. — И не подходи к краю сада, где вода. Понятно?
— Понятно. — Она весело убегает, сгорая от желания увидеть, сколько грязи собралось в ее месте для игр.
Я опускаюсь на колени и заглядываю в ближайшее окно. Разглядеть что-нибудь нелегко из-за темноты внутри и грязи и паутины на стекле, но мне кажется, что я вижу край стиральной машины. Это означает… Я передвигаюсь влево. Теперь, если прищуриться, можно разглядеть смутные очертания лестницы. Я передвигаюсь дальше, к следующему короткому ряду окон. Над землей виднеются только тонкие полоски стекла.
Наверняка это она. Та самая комната. Она должна быть здесь.
Я наклоняюсь вперед, во все глаза смотрю сквозь грязное стекло, всматриваюсь в лежащую за ним темноту. Я почти ложусь на землю, стараясь заглянуть внутрь. Внезапно я вижу короткую вспышку света. Красного. Вспышка. Я ее видела. Я уверена в этом. Затем… зеленая вспышка.
Но есть ли там кто-нибудь?
— Мамочка! — Это возвращается Хедер. — Где ты? Ты сказала, что придешь! — Она глядит на меня. — На что ты смотришь?
— Ни на что, дорогая. Правда. Я уже иду. — Я поднимаюсь, стряхиваю мокрые травинки и грязь с пальто и иду за ней к берлоге под лавровыми деревьями.
Пополудни я впервые поднимаюсь наверх с листом бумаги для заметок и телефоном, чтобы делать фотографии. Хедер идет со мной, цепляясь за мою руку и удерживая Спаркни под мышкой другой руки. Она угнетена и полна страха, и я говорю ей веселым голосом:
— Правда это весело? Наше собственное приключение!
Она не кажется убежденной и держится за мою руку крепче, чем когда-либо.
На верхней площадке лестницы мы видим массивную дверь из темного старого дерева, украшенную резьбой, с потускневшей латунной фурнитурой: кольцевой ручкой и заляпанным наличником врезного замка. Открыть ее стоит немалого труда, и я знаю, что дверь такого типа захлопнется за нами, отсекая все звуки снизу. В коридоре за ней темно. Такую темноту порождают закрытые ставнями окна и закрытые двери: темноту мрачную, загадочную, сумеречную, с участками и вовсе непроницаемой тьмы. Я рада, что Хедер со мною, ее теплая рука в моей, ее присутствие заставляет меня демонстрировать радостную уверенность, которой я вовсе не чувствую.
— Может быть, включим свет? — предлагаю я, и она кивает. Я щупаю стену в поисках выключателя и нахожу его. Где-то вдали загорается лампочка. Теперь становится ясно, что ковры исчезли, на полу остались только голые доски — странная мозаика из темных оригинальных досок и светлых сосновых, которыми заменили сгнившие старые половицы.
Дерево покрыто толстым слоем желтоватой глянцевой краски, местами отбитой, и в таких местах видно много предыдущих слоев. И все равно удивительной красоты карнизы и прекрасные пропорции помещения скрыть невозможно. Все вокруг ветхое, грязное и неухоженное, но упадок не может заслонить изначально присущие дому изящество и красоту.
— Что за дом, Хедер! Только посмотри на все эти комнаты. Интересно, кто здесь жил?
Теперь, когда горит свет, Хедер оживляется; выпускает мою руку и проводит пальцами по стене.
— Здесь наверняка жило много людей, — говорит она. — Много-много!
— Я так не думаю. Недавно здесь жили всего две старые дамы. В конце концов они явно стали жить внизу, как мы, и просто забросили этот этаж. Вот почему здесь гораздо хуже, чем внизу.
Я начинаю бродить, открывая двери. Комнаты за ними все похожи: голые доски, стены в плохом состоянии, со вздувшейся и отбитой штукатуркой, грязные окна покрыты толстым слоем паутины. Я дрожу от холода. Здесь есть ванные комнаты, сырые и грязные, с древней водопроводной арматурой, которая выглядит так, словно многие годы не видела воды. Туалеты отдельные, длинные и узкие, с холодным как лед кафелем и бачками, смонтированными высоко на стенах.
Неудивительно, что дом пришел в плачевное состояние, если за ним присматривали только эти сестры.
Но что они здесь делали? Как здесь было раньше? Так много спален, — создается ощущение какого-то заведения, однако планировка не похожа на школьную, и нет никаких следов классных комнат или общих спален.
— Загляни в эту комнату, мамочка! — Хедер открыла дверь и стоит в свете, льющемся изнутри. Очевидно, это главная спальня с великолепным обзором из эркерных окон, и, в отличие от остальных комнат, здесь осталась кое-какая мебель. Старая кровать с балдахином — матрас исчез, но зато сверху свисают обрывки пыльного голубого шелка. Между двумя изящными окнами с каменными балкончиками стоит антикварный туалетный столик со старой щеткой для волос — ее тыльная часть фарфоровая, в щетине комки пыли. На стенах серые прямоугольники, оставшиеся от когда-то висевших здесь картин. Хедер подходит к туалетному столику, садится и берет в руку щетку для волос.
