Поезд устремляется на запад, прочь от Лондона, пока Арабелла объясняет, что произошло.
— Разве тебе не интересно, где я была? — спрашивает она.
— Я слышала, что ты лечишься. Я знала, что на Рождество у тебя была инфлюэнца. Я думала, ты поправляешься в каком-то приятном месте.
— Приятном? Едва ли! — Арабелла фыркает. — Нет, моя дорогая. Они держали меня взаперти.
— Что?
— Да. Согласно Закону об умственной неполноценности. Моя драгоценная сестра и ее заботливый муж, желающие мне, само собой разумеется, только добра! И это никак не касается моих двадцати тысяч в год и того факта, что Хэнторп принадлежит мне. — Она хмурится и с прищуром смотрит на Летти. — Ты в самом деле не знала?
— Нет, — ахает Летти. Она действительно потрясена, хотя прекрасно осведомлена о склонности своей сестры к разыгрыванию драм и полету фантазии. Сцена на вокзале — наслаждение для Арабеллы. Не стоит верить всему, что говорит сестра. В прошлом это не раз ввергало ее в неприятности.
— Я была в психиатрической лечебнице «Муркрофт» в Хиллингтоне. Милое местечко, надо сказать. — Ее голос сочится сарказмом. — Меня забрали против моей воли в тот момент, когда я выходила из церкви. Благодаря Сесили и Эдварду мои умственные способности сочли слишком слабыми для пребывания в современном мире, и меня заперли вместе с настоящими сумасшедшими и слабоумными! — Ее глаза полны гневных слез. — Я могла бы остаться там на всю жизнь. Но, конечно, Возлюбленный не мог такого допустить. Он послал мне на помощь преподобного Эшли.
— Преподобного Эшли? — слабым голосом спрашивает Леттис.
Еще один незнакомец. Еще один авторитет. Она знала, что Сесили и Эдвард были обеспокоены по поводу Арабеллы. Она не могла не знать. Она не присутствовала на обследовании, которое убедило их поместить Арабеллу в психиатрическую лечебницу, но она хорошо знала, что привело к такому результату. Арабелла, искренняя и честная до предела, понятия не имела, что могла быть игрушкой в их руках.
— Да. Хороший человек, истинно верующий. Новообращенный. Сочувствует нашему делу. Он знает Возлюбленного, он понимает. Он намерен присоединиться к нам в должное время. Он позаботился, чтобы меня переместили из психушки в дом миссис Портер в Пэкхеме. Она добрая женщина, вдова, которая берет к себе пациентов, не подходящих для психиатрической лечебницы, которым тем не менее не позволено жить одним. Она за ними присматривает. Что ж, ей хватило пяти минут, чтобы убедиться, что никакая я не сумасшедшая. С ней живет одна бедолага — смирная, но не в себе, маниакально моет руки каждые две минуты, не способна разговаривать, что-то себе под нос все время напевает. Трудно придумать больший контраст, и преподобный Эшли быстро убедил миссис Портер отпустить меня. И я телеграфировала тебе меня встретить. — На лице Арабеллы появился злобный оскал: — Но эта гнусная Ханна, ее дочь, — я уверена, что она получает плату от властей. Она, должно быть, предупредила их о моих планах. Я ей никогда не доверяла! Я объяснила миссис Портер, что удерживать меня — незаконно, если я в здравом уме. Я не опасна ни для себя, ни для окружающих. Не имеет значения, что другие не согласны с моими убеждениями. Летти, это означает, что я должна быть на свободе. Так постановил суд, это прецедент! И преподобный Эшли это знает, именно он сказал мне, что я могу уйти, если хочу. И теперь… — Арабелла снова выпрямляется, вдохновленная собственной речью. — Я еду домой, чтобы вернуть то, что мне принадлежит.
«Вот те на! — думает Леттис. — Это означает неприятности». Она не уверена, на чьей стороне ей следует быть, — ни одна из них ее не привлекает. Она знает, что под внешней респектабельностью Сесили и Эдварда скрывается стремление распоряжаться семейным состоянием в собственных интересах, однако тот факт, что они зашли так далеко, ее пугает. Если они готовы держать Арабеллу под замком, то не могут ли они поступить таким же образом и с ней? В конце концов, Арабелла брала ее на одно из молитвенных собраний…
Нельзя не признать, что у нее и близко нет такого состояния, как у Арабеллы. Десять тысяч в год — хорошие деньги, но это не идет ни в какое сравнение с богатством сестры. И дом принадлежит ей. Тем не менее она знает, что Эдвард хотел бы заполучить все, если бы только мог, в том числе дом.
Особенно дом.
Она знает, что ее зять хочет завладеть домом, считает его своим по праву, поскольку после смерти отца он глава семьи — другие сестры не замужем.
Арабелла погружена в приятные фантазии о предстоящей битве и не обращает внимания на потрясенное выражение лица сидящей напротив пожилой дамы, которая осознала, что путешествует с сумасшедшей. Леттис улыбается ей и старается показать, что Арабелла неопасна.
«По крайней мере, для окружающих, — уныло думает она. А вот для себя…»
Ее старшая сестра всегда была эксцентричной и склонной к фантазиям. Общение с феями на песчаных дюнах во время каникул на морском берегу, консультации с медиумами ради того, чтобы побеседовать с миром духов и, в особенности, с их матерью — Арабелла всю свою жизнь что-то искала. Теперь она это нашла. Ревностную, непоколебимую веру в человека, который направляет ныне ее жизнь, которому она готова посвятить себя целиком, без тени сомнения, человека, которого она называет Возлюбленным.
«Я никогда не хотела быть в чьей-нибудь власти», — думает Леттис. За окном проплывают поля, за ними вдали виднеются зеленые леса. Арабелла заснула, привалившись щекой к изумрудному меху, ее шляпа съехала набок. Вот как это кончается.
Возможно, это началось в ее раннем детстве, когда нянька злобно дергала ее за волосы и шлепала, если она отказывалась сидеть тихо и делать то, что ей велели, без возражений. Следующая нянька оказалась не лучше, но вдобавок была неряшливой и ленивой и забывала вовремя покормить детей. Если они жаловались, то получали удары щеткой для волос и приказ немедленно отправляться в постель. Леттис казалось, что она и сестры живут в странном королевстве вдали от родителей, королевстве, где все правила вывернуты наизнанку. На первом этаже заправляла семья, слуги суетились, исполняя приказы, убирая в доме и делая жизнь хозяев комфортной. Однако на втором этаже, за дверью, дети были отданы на милость слугам и их прихотям. Летти съеживалась и пряталась, когда лакей приходил понежиться в кресле, стоявшем в детской, ставил ноги на каминную решетку, иногда сажал няньку себе на колено, обнимал ее за талию и целовал. Однажды Летти подсматривала в дверную щель и увидела, как он засовывает свой язык в нянькин рот, а руку под юбку. Она была так поражена, что уронила жестяную игрушку, которую держала в руке, и та с громким стуком свалилась на голый пол. Лакей и нянька отпрянули друг от друга, одернули одежды, нянька пригладила волосы и выскочила в коридор. Увидев Летти, она громко выругала ее, схватила за руку, потащила в спальню и начала избивать, пока Летти не зарыдала, пытаясь уворачиваться от ударов.
— Видишь, что бывает, когда ты не делаешь того, что сказано? — вопила нянька, ее лицо пылало от ярости и возбуждения. — А теперь лежи, пока я за тобой не приду, и не вздумай кому-нибудь сказать хоть словечко, а не то, клянусь, я сдеру с тебя шкуру.
