Когда наконец я дохожу до коттеджа, то замечаю, что он несколько теряет очарование, которым обладал на расстоянии. Он обветшалый, и кажется, будто он медленно, но неуклонно рушится. Несколько худых цыплят что-то выклевывают на площадке перед домиком — не вполне сад, не вполне двор. Однако здесь есть ухоженные цветочные клумбы, а сквозь калитку я вижу приподнятые грядки с темно-зелеными и фиолетовыми пятнами съедобной зимней зелени, а также другие грядки, которые, несомненно, позднее покроются всходами. Пустые шпалеры съежились над выпирающими подпорками. У двери, которая, как в какой-то сказке, неустойчиво свешивается над крыльцом, разбита грядка для пряных трав с огромным кустом розмарина. Я срываю серо-зеленую веточку, рассеянно растираю между пальцами и вдыхаю землистый запах, вызывающий смутные воспоминания о воскресных пикниках с жареным на вертеле мясом и пасхальных ланчах. Отбросив веточку, я подхожу к двери. Дверным молотком служит старое железное кольцо, и я громко стучу.
— Эй! Есть кто-нибудь дома?
Изнутри доносится чей-то слабый голос. Затем шаги, и они становятся громче.
— Иду, иду, подождите.
Через несколько секунд старая дверь медленно открывается. За ней стоит Мэтти в вишнево-красном джемпере с огромным обвисшим воротником и клетчатой юбке в складку. На ней толстые чулки и войлочные тапки. Волосы с проседью свободно падают на плечи. Темные глаза, в глубине которых таится непостижимая чернота, пристально смотрят на меня.
— О, — ровным голосом говорит она. — Это вы. Что ж, входите.
Я иду вслед за ней внутрь. Серые доски пола истерты, потолок низкий, его подпирают темные деревянные балки. Крупные предметы мебели, явно непригодные для маленького коттеджа; наполненные украшениями и безделушками полуоткрытые выдвижные ящики, из которых высыпается содержимое.
Корзины у стены набиты кипами газет и журналов, отрезами ткани и всяким мусором. На стенах масса картин всех сортов, от больших, писанных маслом портретов и пейзажей в позолоченных рамах до любительских акварелей, а также репродукции, гравюры, ксилографии, забранные в рамки книжные страницы и фотографии людей эпох королевы Виктории и короля Эдуарда: рукава, пышные у плеча и узкие от локтя до запястья, осиные талии, соломенные шляпы и напряженные лица.
Плюшкины, что ли?
Я вспоминаю истории о людях, органически не способных что-либо выбрасывать, которые в итоге ползают по туннелям из всякого хлама, протискиваясь в узкие щели между ним и потолком, пока однажды на них не обрушивается лавина мусора, хороня их заживо. Я смотрю по сторонам. Плохо, но не слишком. Однако немного разгрузки этому дому не помешало бы.
Неудивительно, что их вещи здесь не помещаются, — они переехали из большого дома. Но тут так много ненужного! Лишившись большей части этого барахла, они, скорее всего, даже не заметят. Тогда можно будет разглядеть и красивые вещи.
Мы входим в кухню, где меня окутывает облако теплого воздуха, душного от выстиранного белья, которое сохнет над плитой. Мой взгляд сразу же останавливается на подсобном столике, где стоит деревце бонсай, поистине очаровательное в своем миниатюрном совершенстве: маленький корявый ствол и распростертые ветви находятся в идеальной гармонии. Темно-зеленые глянцевые листья сосуществуют с крошечными зелеными бутонами, из которых выглядывают кончики белых лепестков.
Рядом с плитой в деревянном кресле-качалке сидит Сисси и вяжет. Когда я вхожу, она поднимает глаза и улыбается, будто видит меня.
— Здравствуйте, — говорю я. — Надеюсь, вы не возражаете против моего прихода.
Сисси, кажется, смотрит прямо на меня.
— Я знала, что вы придете, — говорит она с уверенностью. Спицы продолжают пощелкивать, пальцы скручивают темную шерсть быстрыми сноровистыми движениями.
Я снова бросаю взгляд на дерево бонсай:
— Просто прелесть. Такое маленькое, но такое совершенное.
— О, это серисса, наша маленькая снежная роза, — говорит Сисси. — Она прихотлива. Другие живут в гостиной, но не серисса. Она любит жить здесь. Ей нравится тепло от плиты и влага от стирки и раковины. Она не терпит сухости! Но когда слишком влажно, это еще хуже. Она точно знает, что ей по вкусу, и ей нравится жить здесь. По моей теории, она общительная крошка и любит слушать нашу болтовню. Она скромница, но когда решает расцвести, красивее ее нет на свете.
Я улыбаюсь:
— Очевидно, вы ее очень любите. Я бы хотела увидеть ее в цвету.
— Может, и увидите, — говорит Сисси. — Может быть. Все, что ей остается, это цвести. Она не растет. Она всегда будет оставаться такой, как есть, — маленькой и милой.
— Чаю? — спрашивает Мэтти.
— Спасибо.
Она наполняет над раковиной огромный чайник в форме колокола, несет к плите, поднимает крышку и водружает чайник на плиту. Она кивает в сторону небольшого квадратного столика, стоящего посередине кухни, что я расцениваю как приглашение сесть. Я выдвигаю стул и сажусь, радуясь отдыху после прогулки.
— Что вас сюда привело? — спрашивает Мэтти, прислоняясь спиной к плите в ожидании кипятка. — В доме все в порядке?
— Да, все хорошо. Дом тот же самый. Однако… у меня гости.
Спицы перестают пощелкивать, внезапно наступает молчанье. Потом спицы вновь принимаются за работу, и Мэтти сухо говорит:
— Гости?
— Новые хранительницы. Посланы компанией. Две девушки. Женщины. Две женщины.
Мэтти смотрит на свою сестру, которая наклоняет голову в ее сторону, как будто они обмениваются взглядами.
— О, — говорит она.
— Их зовут София и Агнес.
— О, — говорит Мэтти и хмурится. — Греческие имена. Как обычно. Это плохой знак.
— Разве? Почему?
— Не беспокойтесь об этом, — говорит Сисси своим мягким голосом. — Это ничего не значит.
Тем не менее бег ее спиц замедляется, пальцы скручивают шерсть не так быстро. Она смотрит на вязанье так, словно считает ряды. Должно быть, она поглощена собственными мыслями.
Я продолжаю:
— Что ж, они здесь, и могут появиться и другие. Я должна была оценить состояние дома, и это заставило меня задуматься о том, каким он был раньше. Когда вы там жили.
После паузы Мэтти говорит:
— Это было давно.
— Так что… мне было бы интересно услышать немного об этом. Об истории. В Интернете я ничего не смогла найти о «Райском Доме», только немножко об архитекторе.
— «Райский Дом», так? — Мэтти качает головой. — Ну-ну.
— Разве вы не называли его так?
— Называли. Но не официально, не в документах. Значит, они называют его «Райским»…
— Да, никакого другого названия я не знаю. Что ж, тогда понятно, почему я не смогла ничего о нем найти! А еще новые хранительницы сказали мне, что тут есть церковь. Вы об этом знаете?
