Старик в зеркале был бледен и раздражен, но в целом выглядел даже неплохо, как будто сбросил лет десять.
Мы молча смотрели друг на друга. Я просто не знал, как начать разговор, да и не особенно хотел разговаривать. Он явно чувствовал себя оскорбленным и, поджав губы, ждал, что я сделаю первый шаг.
– Ну, вот и свиделись, – выдавил наконец я и попытался даже из вежливости улыбнуться. – Здравствуй.
– Здравствовать мне уже не придется, – огрызнулось зеркало.
– Извини.
Снова помолчали.
– Чем обязан? – без энтузиазма поинтересовался я.
Я знал, зачем он пришел, и знал, что этот разговор рано или поздно состоится, но все же абсолютно не был к нему готов.
– Ты предатель, – веско сказал старик.
– Я был с тобой до последней минуты, – возразил я.
– Ты предатель, который был со мной до последней минуты.
– …И настукивал тебе мелодии, – заканючил я. – Не помнишь? Про маленького Джонни… – Я почувствовал себя лицемером и подхалимом, но остановиться уже не мог. – Про Джонни. Не помнишь?
– Не помню.
– Ну как же?! У ма-лень-кого Джонни… – я застучал пальцем по зеркалу в такт песне: – Го-ря-чи…
– Не трогай! – взвился старик: поверхность зеркала чуть запотела. – Убери руки! Не трогай меня! Не прикасайся!
– Хорошо, хорошо, я убрал…
– Не прикасайся… – повторил он чуть слышно и затравленно огляделся. – Здесь все так… остро чувствуется.
– Извини. А как там… – я кивнул на зеркало, – вообще?
– Плохо, – признался старик. – Никак не могу уйти до конца.
– А хочется?
– Хочется. Но это как… Как бессонница. Когда вроде бы вот-вот заснешь, но все не засыпаешь… И такая усталость! Такая усталость, сил нет!
Старик стал уже почти невидим за серой зеркальной испариной.
– Послушай, – шепотом сказал он, так тихо, что я еле расслышал. – Мне нужно кое-что отсюда забрать, тогда я смогу уйти.
– Не понимаю, – соврал я.
– Понимаешь! – яростно зашипела зеркальная муть. – Ты все знаешь, все видел! Ты ведь был здесь все время! Ты был с нами все время! Ты – предатель!
– Ты сам виноват, – сказал я и с силой захлопнул дверцу. – Увидимся.
Из шкафа донесся короткий шелестящий вздох. Или просто упала с вешалки какая-то старая шмотка.
Я снова распахнул его.
– Хорошо, я предатель! Предатель. Ну а ты-то кто?
И снова захлопнул, не дав ему возможности ответить.
Я вышел на кухню. Еды там никакой не обнаружилось. Я быстро слизал со стола и с пола все крошки, какие нашел. На кухне было холодно, от окна дуло. Я сидел и думал, что окна давно стоит заклеить: дом старый, из всех щелей тянет… Еще я думал, что стоит, наверное, пойти извиниться перед стариком за грубость… Я заснул прямо на кухне, за пустым столом. Мне снилось, что я сплю на улице, в сухом коричневатом сугробе, и мне очень холодно. Страшно холодно.
Заклинания против ведьм не помогли. На следующий день узкоглазая ведьма Шаньшань вернулась. Она открыла дверь собственным ключом. При ней было два огромных чемодана на колесиках и рыжий кот, которого она называла Сяо.
Они явно собирались поселиться здесь. В нашем доме.
Пока она разбирала свои вещи в спальне старика, кот тихо сидел в углу и испуганно смотрел на меня.
Я подошел к нему поближе – кот напрягся и вжался в стену – и шепнул в мягкое, подрагивающее ухо:
– Зря ты сюда пришел, Васька. Я ведь тебе житья не дам…
Сяо вздыбил клоками шерсть на позвоночнике, но когтей не выпустил и даже не попытался бежать. Он просто сидел в углу и смотрел мне в глаза с покорной, собачьей обреченностью. Это вывело меня из себя: не люблю, когда звери сдаются без борьбы. Скучно и не азартно. Я погладил его против шерсти, чувствуя, как кот съеживается под моей рукой в испуганный горячий комок, а потом выдернул у него из спины большой рыжий клок. Кот взвизгнул – опять же, как-то совсем по-собачьи – и прыгнул на шкаф, исключительно неуклюже: в полете он сшиб стопку ведьминых брошюр с магическими символами на обложках, а до шкафа, собственно, не долетел – повис на передних лапах, уцепившись за деревянную поверхность когтями, и суматошно задрыгал задними, пытаясь подтянуться.
– Сяо, Сяо! – Ведьма укоризненно взглянула на кота и причмокнула языком.
Коту тем временем удалось-таки взобраться на шкаф. Остаток дня и большую часть ночи он провел там – плотно зажмурившись и свернувшись клубком.
Ведьма пыталась сманить его вниз – безуспешно. Я кидался в него обувью – бесполезно: он терпел, жмурился и старался казаться мертвым.
Сразу по приезде ведьма сняла все покрывала с зеркал, но старик больше не появлялся. Я даже начал немного беспокоиться: как он там?
Ночью я подкрался к шкафу и приоткрыл дверцу; Сяо наверху испуганно заворочался и замер.
– Ты там? – позвал я.
Из зеркальной темноты на меня обиженно зыркнул старик.
– Предатель, – проблеял он.
Сяо сдавленно мяукнул и задышал часто-часто, как усталая собака.
– Ксс-ксс… – позвал из шкафа старик. – Киса, киса, иди сюда, не бойся…
Я посмотрел наверх. Два испуганных зеленых глаза ошалело уставились на меня, потом закрылись. В воздухе остро запахло кошачьей мочой.
– Ксс-ксс… – ласково шелестел старик.
– Хватит животное пугать, – из вредности вступился я.
– А тебя вообще не спрашивают. Отдай мне… сам знаешь что. И я уйду.
– Не отдам, – сказал я.
– Предатель.
– Спокойной ночи. – Я закрыл шкаф и прислушался.
Вздох. Тяжелый вздох.
Вздыхай, вздыхай…
Ну да, я предатель. Пусть. Но все мои родственники. Вся моя родня. Все мои родные. ВСЕ МОИ РОДНЫЕ погибли из-за него. Сначала те, что жили в Спиридоновской церкви… О, они умирали долго, я знаю. Они умирали постепенно. Первым делом те, кого завалило обломками во время сноса. Потом все остальные. Они ведь не ушли оттуда, со своего места, со своего дурного места, от своих мертвецов. Я уверен, они остались там. Среди свай, кирпичей, деревяшек, стекол и каменной пыли, похожей на пепел. Они жили там, на своем пепелище, пока не настала зима. А зимой они замерзли. Не сразу, конечно, – мы ведь народ живучий. Постепенно. Постепенно. Один за другим.
А потом на их костях построили дом с барельефами. Дом из теплобетона. Теплый бетон – но их он уже не согреет… Им всегда будет холодно. Всегда. Жизнь после смерти – затянувшееся мгновение. Если ты замерз на свалке – вовеки веков будешь мерзнуть на свалке. Перестал дышать, лежа в камере у параши, – вовеки веков будешь чувствовать этот смрад. Если ты умер в своем доме, в одиночестве – отныне и всегда пребудешь в своем доме, в одиночестве… Моя бабушка была верующей, моя мать – атеисткой, а я – агностик или вроде того. Может быть, кроме последнего мгновения есть что-то еще – райские кущи, адское пламя, абсолютное небытие – может быть. Допускаю. Даже наверняка так и есть. Но чтобы уйти туда, чтобы прервать свой последний миг, нужно быть абсолютно свободным. Нужно, чтобы тени забрали все твои вещи. Нужно, чтобы здесь тебя ничто не держало.
