Льва забрали через четыре дня. И Соню. И моего отца. Всех в одну ночь.
…По какому-то другому счету я был не прав. Я вернулся в комнату старика и открыл шкаф. Сяо выкатился оттуда комком взъерошенной шерсти; в предрассветных сумерках изысканной его рыжины было не различить, и он казался собственной дворово-серой тенью.
Поспешной кособокой иноходью Сяо поскакал к кровати старика, на которой теперь мирно спала ведьма, улегся у нее на груди и громко, точно неисправный холодильник, заурчал. Узкоглазая, не просыпаясь, погладила его по спине.
– Отдай мне мое… – грустно шепнуло зеркало.
– Посмотрим, – сказал я; это был почти компромисс.
– Отдай, гаденыш!..
– Да пошел ты!
Я снова сорвался – захлопнул злосчастную дверцу да еще показательно пнул ее снаружи ногой.
Старик бесил меня. Он вызывал у меня ту специфическую смесь раздражения и жалости, какую обычно вызывают очень старые родители у своих почти старых детей или супруги с тридцатилетним стажем – друг у друга. Или безнадежные больные – у хороших врачей.
Я срывался – и при этом мне почти всегда было стыдно. Вернее, у меня всегда появлялось характерное предчувствие будущего стыда. Такое же возникает, когда тебе говорят: «Вот я умру – тогда пожалеешь»… В нашем случае это было немного странно: старик и так уже умер. А стыд все маячил впереди – мрачной и справедливой неизбежностью.
На следующий день к Шаньшань пришли гости. Их было семеро:
1) ведьмина сестра-близнец – та, что помогала ей снять квартиру;
2) высокий голубоглазый парень с квадратной челюстью и развитой мускулатурой, одетый во все светло-бежевое (он говорил по-русски с сильным акцентом: смягчал все согласные, точно его огромный белозубый рот был набит густой овсяной кашей);
3) блеклая юная девица в очках, блузе и длинной гофрированной юбке;
4–5) две тетки бальзаковского возраста (тоже в блузах и юбках; одна в очках, одна – без очков);
6) сморщенная бабулька с трясущейся головой и слезящимися глазами (без очков);
7) низкорослый мужичок в тренировочных штанах и зеленом вязаном свитере, без одного переднего зуба.
Пришло семеро (магическое число!). А вместе с Шаньшань получалось восемь. В черных восточных практиках восемь также считается магическим числом – это я давно еще вычитал в книгах старика. Так что я прекрасно понимал, что к чему.
Шаньшань накрыла стол в гостиной. Угощение было скудным: прозрачная зеленоватая бурда из пакетиков, ириски, плавленый сыр, лапша и водоросли. Мероприятие вели двое: Шаньшань и голубоглазый парень. Голубоглазый изъяснялся на почти правильном русском. Шаньшань – только на своем кошачьем. Видимо, она здесь верховодила; опускаться до языка людей было ниже ее достоинства. Поэтому при ней постоянно находилась блеклая девица: она громко переводила с кошачьего на русский, если высказывалась Шаньшань, и тихо, ей на ушко, с русского на кошачий, если высказывался кто-то из присутствующих.
Высказывались все и непрерывно. Любые реплики у них почему-то назывались «свидетельствами».
– Дор-рогие бр-ратья и сестр-ры! – широко улыбнулся парень, мягко зажевав по одной «эр» в каждом слове. – Я пр-риехал из Соединенных Штатов Амер-рика, чтобы свидетельствовать!
Все:
– Ай-мень!
– …Сегодня я буду свидетельствовать вам о смысле в жизни!
– Ай-мень!
– …В мир-ре р-распр-ростр-ранены кр-руглые фор-рмы. – Мягкие гудящие «эр» слились в одно довольное урчание. – Все кр-руглое! Солнце, Земля и звезды – все это кр-руги! А человек? Голова человека кр-руглая!
– Ай-мень!
– И р-рот, который откр-рыт шир-роко!
– Ай-мень!
– И нозр-ри!
– Ай-мень!
– И… и…
– И уши, – подсказали из «зрительного зала».
– Да, и уши, бр-ратья и сестр-ры! И уши, да! – возбудился американский гость. – О чем это свидетельствует, бр-ратья и сестр-ры, дор-рогие мои святые? О чем?
– Велик наш Лорд? – предположила бальзаковская тетушка, та, что без очков.
– Да! – счастливо улыбнулся парень. – Оу, да! Велик наш Лор-рд, наш Гоуспоудь! Все сотвор-рил он по единому обр-разу Вселенной! Кр-руговые отношения по пр-ринципу кр-ругового движения! Единая связь любви! Мы р-рождены, чтобы любить нашего отца, нашего Гоуспоуда! Чтобы быть единой частью этого кр-руга, этой кр-руглой любви!
– Ай-мень!
– Так давайте встанем в кр-руг, возьмемся за р-руки и помолимся все вместе, святые! – Все восемь участников суетливо сбились в тесный кружок. – Оу, Гоуспоудь!..
– Иже еси на небеси, – проскрипела старушка в неожиданно образовавшемся затишье. – Да святится имя твое, да приидет…
Кольцо разорвалось. Святые шарахнулись от бабушки в разные стороны, точно черти от ладана.
– Нет! – гаркнул голубоглазый. – Оу, нет! Это не так! Встаньте в кр-руг! Повтор-ряйте за мной!
Все снова нерешительно взялись за руки; провинившаяся бабушка, у которой до сих пор тряслась только голова, мелко завибрировала вся.
– Повтор-ряйте за мной нашу молитву! – возвысил голос американец. – Оу, Гоусподь!
– Оу, Гоусподь! – хором откликнулись святые, самозабвенно копируя речевую манеру оратора.
– Оу, ты много р-работал, чтобы собр-рать нас всех здесь сегодня здесь!
– …собрать нас всех здесь сегодня здесь!
– Оу, спасибо тебе сегодня за эту работу!
– …Оу, спасибо тебе сегодня за эту работу!
– Оу, наши тела – твои святые хр-рамы! Твои святые сосуды, Гоуспоудь! Оу, мы хотим помочь тебе, мы не хотим видеть, как тебя пр-ренебр-регают!
– … тебя пренебрегают…
– …И как мало достойных тебе, оу, Лорд, оу, Лорд!.. Мы тебе твои святые и собр-рались здесь сегодня, чтобы славить тебя! И мы здесь сегодня славим тебя! Ай-мень!
– Ай-мень! – истошно заголосил хоровод. – Ай-мень! Ай-мень!! Ай-ме-е-ень!!!
– Теперь-рь все святые могут сесть, – Американский брат вытер с широкого лба испарину бумажной салфеткой и счастливо вздохнул, глядя, как великолепная семерка разбредается по гостиной. – Кто еще хочет сегодня здесь свидетельствовать?
– Я! Я! Сестры и братья! – срывающимся от волнения голосом возопила бальзаковская без очков. – Сегодня я хочу свидетельствовать о том, как велики наши дела!
Все (приподнято):
– Ай-мень!
– …Я также свидетельствую о том, как велики дела нашего Лорда!
– Ай-мень!
– …Я свидетельствую, что сегодня наш великий Лорд, наш Гоусподь, привел к нам Овцу!
