– Так, сказал бедняк… – бормочет отец, задумчиво проводя пальцем по поверхности лыжи. – И заплакал…
– Ты не слушаешь меня! – взвизгивает мать, и мне на секунду становится щекотно и больно в горле, словно через него быстро-быстро продели иголку с ниткой. – Тебе наплевать!
– Не кричи, в доме хорошая слышимость, – кривится отец.
Точно в подтверждение его слов, оглушительно рокочет батарея в ванной: должно быть, ведьма стучит по ней шваброй этажом ниже. Ей не нравится, когда мы шумим.
– Соня, ты никуда не пойдешь, – говорит мать.
– Соня, ты готова выходить? – бесцветно спрашивает отец.
У него на лице выражение: оно выползло окончательно. В каждой складочке кожи, в каждой клетке, в каждой морщинке – выражение. Я смотрю в стену.
– Соня, я тебе запрещаю, – говорит мать.
– Соня, я ухожу, – говорит отец. – А ты как хочешь. Ты взрослая девочка.
Выражение. Выражение.
Он открывает входную дверь и вытаскивает свои лыжи на лестничную площадку. Он не смотрит на меня. Выражение…
– Я тоже пойду кататься, – говорю я.
Выражение медленно залезает обратно под отцовскую кожу.
Вдвоем мы медленно спускаемся по лестнице, волоча лыжи. Мать застыла в дверном проеме.
– Ты предатель! Ты просто чудовище! Ты просто чу-до-ви-ще! – скандирует она.
– Я – чудовище, – легко соглашается отец. – И ты тоже, дорогая.
– У тебя нет души! – голосит она.
– У тебя тоже нет, дорогая.
– Чудовище… – всхлипывает она.
Мы выходим на улицу.
– Чудовище – жилец вершин, – тихо бубнит отец, – с ужасным задом… Схватило несшую кувшин, с прелестным… Соня, надень варежки… С прелестным взглядом… Она качалась, точно плод… Соня, не волочи лыжи по асфальту… В ветвях косматых рук… Чудовище… Урод… Черт, как там дальше?…
Некоторые люди ходят кататься на гору семьями. Все вместе. Но мы не такие, как все.
Обязательно нужно задать вопросы волшебнице:
1. Почему мы не можем пойти на гору все вместе? Мама не будет кататься, но она могла бы просто посидеть внизу, в бревенчатом домике…
2. Почему мы не такие, как все?
3. Что значит, если у человека нет души?
4. Могут ли люди быть чудовищами?
5. Кто такой Жилец Вершин?
6. Почему я такая толстая?
7. Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?
8. Любят ли меня мои родители?
– Двигайся коньковым шагом, – командует отец.
От бревенчатого домика, где мы переодевались, до горы – метров тридцать. В принципе это мало. Но мои ноги замурованы в тяжеленные красные ботинки, и я не могу шевельнуть пальцем. Но горные лыжи толстые и тяжелые, гораздо тяжелее беговых, и мне не сдвинуться с места. Никак не сдвинуться.
– Коньковым шагом! – раздраженно повторят он. – Ты же не думаешь, что я поволоку тебя к горе на руках?!
Я медленно ползу к горе. Вместе с лыжами и ботинками я вешу, наверное, тонну.
– Почему нельзя снять лыжи и дойти до горы в ботинках? – спрашиваю я. – А лыжи надеть уже там?
– Потому что.
Исчерпывающий ответ.
Я ползу. Отец вынужденно ползет рядом. Со склона скатывается целое семейство – папа, мама, дочка; все трое с профессиональным изяществом тормозят в метре от нас, окатив нас фонтанчиками снежных брызг. На всех – красивые горнолыжные костюмы и солнцезащитные очки. Дочку я знаю – Леночка, из параллельного класса.
– Кого я вижу… – Отец семейства дружески похлопывает моего отца по спине. – Здорово, тренер!
– Привет! – Отец расплывается в улыбке.
– …От старых штиблет! – ответное похлопывание. – Твои девушки, как всегда, очаровательны!
Мой отец с неподдельным восторгом смотрит на Леночку. Леночка улыбается. У нее кривые зубы, у нее пластина для исправления прикуса, у нее маленькие злые глаза (за солнцезащитными очками не видно, но я-то знаю), но она тоненькая и гибкая, но у нее прямая спина, но у нее длинные ножки, она почти ничего не весит, она умеет, скатываясь на лыжах с горы, медленно приседать, а затем откидываться на спину, ложиться прямо на собственные лыжи, продолжая при этом катиться… И поэтому мой отец смотрит на нее с восхищением – она очень спортивная девочка, она просто его мечта, он хотел бы иметь такую, он учил бы ее разным трюкам, он сделал бы из нее горнолыжницу, горнолыжницу, горнолыжницу…
– Ты, я вижу, тоже свою красавицу привел… – говорит Леночкин отец и смотрит на меня.
Красавицу. Он назван меня красавицей. Леночка кривит губы в улыбке, кривые губы над кривыми зубами. Леночка тихо смеется. Я ее понимаю: когда корову называют красавицей, это, конечно, смешно…
– Давно пора, давно пора… И Эльвиру свою тоже вытаскивай…
– Элеонору, – морщится отец.
– Что?..
– Ее зовут Элеонора.
– А… ну… так я и… я говорю, что она у тебя все дома да дома, супруга-то твоя… Слышь, тренер, приводи супругу, вместе покатаемся, потом посидим культурно! – Леночкин папа выразительно кивает на бревенчатый домик и щелкает пальцами воротник своего горнолыжного костюма. – Приведешь?
– Обязательно, – вяло соглашается мой.
Ему стыдно за нас. Ему стыдно, что маму зовут Элеонора. Ему стыдно, что она не умеет кататься и культурно сидеть. Ему стыдно, что я не красавица.
– А чего вы так поздно выбрались-то? – спрашивает Леночкин. – Мы уже домой собираемся…
– Завозились, – мрачнеет отец.
Ему стыдно, что мы выбрались поздно. Ему стыдно за нас.
– Не, эт’ не дело, – бодро комментирует Леночкин, – с утреца надо приходить, с утреца! Ну ладно, давай, тренер! Мы поехали!
Они устремляются к бревенчатому домику красивым коньковым шагом. Все трое.
Некоторые люди ходят на гору семьями. Но мы не такие, как они.
– Коньковым шагом! – рявкает отец. – Чего стоишь, ворон ловишь?
Я старательно не смотрю на него: мне не хочется видеть выражение. Я ползу к склону, раскорячившись, как дрессированная бегемотиха на льду.
– Палки, палки тебе на что?! – орет отец. – Палками отталкивайся!
Я пытаюсь отталкиваться.
– Что ты виснешь на этих палках, как парализованный инвалид?
Я стараюсь.
Волшебница! Ты ведь здесь, совсем рядом, волшебница! Помоги мне дойти до горы…
– Ладно, ты давай пока, тренируй коньковый шаг, а я скачусь разок. – Отец оставляет меня одну и направляется к подъемнику.
