– А того! Ладно, слухай… Немца ему бить… Немец, он не белка и не глухарь, чтоб позволять вот так себя бить. Он отбиваться будет! Большевики – швабов, швабы – большевиков… А выиграет кто?
– Если швабы выиграют, они на нашей земле так и останутся! – пробурчал Грыць.
– От потому таким, как ты, ничего и не рассказывают, что вы дальше своего носа не видите! Мы выиграем, дурень, мы! – И, видя недоумевающую физиономию племянника, усмехнулся с явным превосходством: – Видал бы ты свою рожу – как есть дурачок деревенский! Ось дывысь… Раньше, чи пизнише, а большевики немцев со своей земли погонят. Може, сами швабы цього ще не поняли, та оно и на краще: чем бильше они ще надеются, тем злее драться будут. А чем злее драться будут, тем сильнее большевиков поколотят. Зрозумил?
– Що? – Племянник глядел на него, широко распахнув глаза.
– А то, що немцы-то от Советов покатятся, а Советы-то гнаться за ними не будут! Они такие вымотанные будут, що хиба до Киева доползут. Ну, може, до Житомира… Ну уж дальше-то тех границ, що до 39-го были, точно не пойдут.
– Тобто у нас швабы останутся, – повторил Грыць.
– Швабы тоже уйдут! – вскричал Слепчук. – Ты слухай, то не я придумал, то умные люди просчитали! У швабов революция начнется, как в 18-м году! Это ж пока он выигрывал, Гитлер ихний был царь и бог, а надают им по шеям, да жрать станет нечего, тут-то против него прямо в ихнем Берлине всё и обернутся! Придётся ему с фронтов армию вызывать: спасите-помогите, отбейте-защитите! Армия немецкая отсюда уйдёт, а мы останемся! – торжествующе вскидывая кулак к небу, вскричал дядька. – Будем люто драться с поляками, которые захотят эти земли захапать обратно себе, – уже без всякого пафоса закончил он.
– А… може, от них швабы не уйдут, та им будет цилком не до нас? – глядя на дядьку заворожённо, как на пророка, пробормотал Грыць.
Дядька мгновение подумал, потом сожалеюще покачал головой:
– Не. Так сильно нам не повезёт. Понимаешь теперь, почему нам надобно себя беречь? Почему не надо вовсе немецкие эшелоны рвать? – встряхивая племянника за плечо, требовательно спросил он. – Пусть большевики со швабами перебьют друг друга, а уж от остатков и тех, и других мы как-нибудь избавимся. – Он поднялся, потянулся, усмехнулся, блеснув полоской зубов под усами. – Ну що, пошли пана проводника послухаем?
– Вы… идите, дядьку. А я… зараз за вами. Мне… ще тут треба.
– Та понятно, чого тоби треба! – вдруг расхохотался дядька. – Ты и в детстве-то стеснительный был, все мамки твоей воспитание. Ладно, робы що треба, та догоняй. – И он направился прочь с поляны.
– Дядьку! – остановил его голос племянника. – А когда швабы отсюда уйдут, а большевики не дойдут… поляки туточки по сёлам хиба не останутся? Их не сильно-то меньше, ниж наших. Хиба ж они тем полякам, що за Бугом, не помогут обратно наши земли забрать?
– А не хватит с тебя, племяш, секретных сведений на один-то раз? Може, тебе все протоколы Центрального проводу показать, га? – прищурился дядька. – Ты б, краще, якщо про поляков волнуешься, до полячки с имения не шастал… як её, Малгожата?
– Чего такого? Она вдова, – насупился Гриць.
– Отож! Польского осадника
[60] вдова, угнетателя! И сын её сейчас малой ещё, а кровь – вражья! Таким же вырастет, если не остановим. Ничего… От жидовни швабы нас избавили… и с поляками найдём, что делать. Да и с голодом тоже, якщо немчура успеет наш хлеб забрать. – И он нырнул под нависающие ветки.
Грыць остался на поляне. Он стоял, то хмурясь, то начиная размахивать руками, будто беззвучно спорил с кем-то невидимым. Потом повернулся и, кажется, собрался уходить…
Вжимающийся в ствол Тихоня чуть не завопил от ужаса, потому что Стриж вдруг поднялся… и, раздвинув ветви, шагнул на поляну. Мгновение он и молодой шуцман смотрели друг на друга… потом Грыць медленно, но непреклонно покачал головой… и двинулся следом за дядькой. Не оглядываясь.
– Пошли, – недовольно пробурчал Стриж, возвращаясь к Тихоне. – Надо отвязаться от этой Панянки и доложить комиссару, что один эшелон мы взорвали, но больше здешние шуцманы нам помогать не будут. У них свои планы.
Но отвязываться не пришлось – Панянка исчезла, будто её и не было.
Глава 17
Провал Стрижа
– Давай я? – буркнул Тихоня, не глядя на идущего рядом Стрижа.
– Ты слон. Ты гиппопотам, – точно также не глядя на брата, хмыкнул тот. – Ты не смотришь по сторонам, а только думаешь о своей технике. У тебя очки с трещиной, и ты просто не увидишь, чего надо. Отвлеки швабов, а я уж как-нибудь справлюсь.
Тихоня подавленно кивнул, прижимая к себе накрытую грубым полотном корзину. Полотно едва заметно шевельнулось, из-под него насторожённо глянул круглый тёмный глаз и тут же скрылся. В этот раз пришлось взять товарища Гуся с собой. Конечно, отобрать его мог хоть немец, хоть полицай, но без гуся никак.
– Ты это… аккуратней, – пробормотал Тихоня.
– Сам осторожнее, – отрезал тот и растворился в редкой вокзальной толпе.
– Да я-то что… – Тихоня прерывисто вздохнул… надвинул кепку пониже и, прижав к себе корзину, торопливой трусцой двинулся через вокзальную площадь. Аккурат впритирку к зданию станции. Шуцманы в охранении не обратили на пробегающего мимо мальчишку внимания. Тихоня мельком отметил, что и они вели себя странно – не растянулись вдоль перрона, поглядывая по сторонам, наоборот, сбились в кучу и оживлённо шептались. Единственный, кто остался на своем месте, – охранник на ступенях станции, но и он любопытно тянул шею, изо всех сил прислушиваясь к разговору. Значит, сведения Стрижа, как всегда, верны: «знакомый» гауптман и ответственный за здешнюю станцию толстый путеец с утра уехали. Тихоня проскользнул мимо полицаев почти вплотную… и чуть не споткнулся, услышав…
– Кажу вам, б’ють більшовики німців під тим Курськом! – быстро и горячо шептал Олекса Слепчук.
– Та, кажуть, ще незрозуміло… – промямлил кто-то.
– Хто каже, німці? То їм ще не зрозуміло, а у Референтурі вже усе зрозуміло…
[61]
Тихоня невольно замедлил шаг, но тут же сам себя мысленно подпихнул, заставляя ускориться. От услышанного счастливо перехватывало дыхание… но он тут не радоваться. Товарищи бойцы под Курском выполняли свой долг (никто и не сомневался!), пусть и они не сомневаются в Тихоне со Стрижом. Теперь он был уверен, что всё получится! Не может не получиться.
