– Сразу видно начитанного человека, – сказал Виктор, старательно делая вид, что слова Одинакового не произвели на него никакого впечатления. – Слушай, как ты работаешь на этого придурка? У него же три класса образования, да и те заочно.
Одинаковый в ответ только презрительно хрюкнул и снова полез в карман. На этот раз он вынул из недр своего кашемирового пальто сложенный вчетверо лист писчей бумаги и перебросил его Виктору.
– Общий план завода, – пояснил он. – Склад помечен крестиком. Внизу указано время прибытия последней партии груза. Детальный план разработаешь сам. Если понадобится помощь – деньгами, оружием, техникой, – проси.
На людей не рассчитывай, обходись своими. Деньги, само собой, в долг. Еще вопросы есть?
Виктор с трудом заставил себя думать о предстоящем деле. Вопросы… А что у него еще есть, кроме вопросов?
– Ладно, – хрипло сказал он, откашлялся и повторил:
– Ладно. Вопрос. Почему нельзя перехватить груз по пути? Зачем это нужно – лезть на завод? Ведь придется, наверное, прорываться. Стрелять, может быть, придется…
– Не может быть, а наверняка, – поправил его Одинаковый. – А перехватить груз по пути нельзя по одной простой причине: он будет поступать мелкими партиями в течение, как минимум, трех дней. И по разным дорогам.
Захватишь одну машину – остальных не видать как своих ушей. Современные фармацевты – та-а-акой ушлый народ! Особенно частники.
– Козлы вы с вашим Кудрявым, – сказал Виктор.
– Поосторожнее с языком, – предостерег Одинаковый. – Сумма долга может увеличиться.
– Пошел в задницу, вурдалак.
– Уже лучше, – легко вставая, сказал Одинаковый. – Умнеешь, петушок.
– Козел, – получая странное удовольствие, повторил Виктор. – Пидор гнойный. Сука лагерная. Дешевка.
– Я тебя убью, – стоя в дверях, буднично пообещал Одинаковый. – Как только Кудрявый перестанет в тебе нуждаться, я тебя разорву в клочья, сопляк.
– До этого еще надо дожить, – философски ответил Виктор, распахивая перед ним дверь.
* * *
В метро ему удалось сбросить «хвост» – во всяком случае, он на это очень надеялся. Виктор понимал, что по большому счету это мало что даст ему, но рассчитывал хотя бы потрепать Кудрявому нервы.
Сделав пять или шесть ненужных пересадок и вдоволь поколесив по подземным дорогам Москвы, он вышел из метро в Орехово и первым делом бросился к кабинке таксофона. Торопливо закурив, он набрал номер и стал ждать, считая гудки, почти уверенный, что все это напрасно и к телефону никто не подойдет. Хуже всего было то, что ему был нужен не всякий, кто возьмет трубку: он хотел поговорить с матерью, и только с ней. Из всей семьи, как казалось ему, она одна сохранила остатки здравого смысла.
Небо услышало его молитвы. Трубку наконец сняли, и он услышал голос матери.
– Здравствуй, – сказал он ей.
– Здравствуй, – ответила она. – Что случилось?
Виктор вздрогнул. Ее проницательность иногда ставила его в тупик. Или на нее уже вышли?
– А что должно было случиться? – осторожно поинтересовался он, косясь по сторонам и сжимая в кармане куртки рукоять пистолета.
– Тебе виднее, – со знакомой до отвращения полуосуждающей интонацией сказала мать. – Наверняка что-то произошло, раз ты вспомнил мой номер.
Это был удар ниже пояса, настолько привычный, что Виктор на него даже не отреагировал.
– У вас все в порядке? – спросил он.
– А что должно быть не в порядке? Все хорошо – настолько, насколько это вообще возможно в нашем возрасте.
– Приятно слышать. Ты сильно занята?
– Вообще-то, да. Я затеяла стирку. В ванной хлещет вода, и у меня все руки в мыле.
У Виктора чесался язык сказать, что раз уж вода все равно хлещет, то руки можно было бы и ополоснуть, но он сдержался: сейчас было не до ссор. Кроме того, он чувствовал, что ссора еще предстоит.
– Послушай, – сказал он. – Сколько времени вам нужно на то, чтобы собрать манатки?
На противоположном конце провода воцарилось молчание. Виктор словно наяву увидел, как мать хмурит брови, пытаясь понять, что должен означать его вопрос, и с каждой секундой раздражаясь все сильнее, поскольку в ванной хлещет вода, с мыльных рук капает на пол, а ее непутевый сын развлекается игрой в шарады.
Он использовал паузу для того, чтобы сделать несколько жадных, торопливых затяжек. После ухода Одинакового он выкурил столько, что его уже подташнивало, но курить хотелось все равно – так, словно он не курил сутки.
Он курил и ждал ответа, настороженно глядя по сторонам сквозь грязное стекло телефонной будки.
– Что случилось? – снова спросила мать. Вопрос был тот же, что и вначале, но тон изменился: теперь в ее голосе звучала настоящая тревога – Это очень долго объяснять, – сказал он. – Тем более по телефону. Я все объясню при встрече. Соберите вещи – только самое необходимое – и ждите меня. Я увезу вас в безопасное место.
Мать молчала. Виктор знал, что она ответит, но надеялся, что сумеет ее переубедить.
– Послушай, – быстро заговорил он в трубку, – да, ты права, я влип. Ты все время права, ты всегда права, а я кругом не прав, но сейчас, просто в виде исключения, сделай так, как я прошу. Послушай меня хотя бы один раз в жизни. Поверь, от этого многое зависит. Я…
– Прекрати истерику, – спокойно сказала она, – и послушай меня. Я никуда не собираюсь бежать и ни от кого не собираюсь прятаться. Я уже слишком стара для того, чтобы отсиживаться по норам в компании уголовников. Как там это у вас называется – малина? Или хавира?..
– Ото, – устало сказал Виктор, – вот это эрудиция.
Но никто не собирается прятать тебя по малинам и хавирам, тем более что я не знаю ни одной. Вы просто поживете в деревне, подышите свежим воздухом и попоете «Там вдали, за рекой» не вокруг газовой плиты, а вокруг настоящей печки, с настоящим живым огнем…
Мать снова помолчала, и Активист был благодарен ей за это: молчание означало работу мысли, а вовсе не поиск контраргументов. С контраргументами у нее всегда был полный порядок, на любой случай жизни в ее арсенале хранилась подходящая ядовитая колючка, и колючки эти она обычно пускала в ход, совершенно не задумываясь, стремясь лишь к одному – посрамить оппонента и оставить за собой последнее слово, не переходя при этом на крик.
– Приезжай, – сказала она. – Это надо обсудить.
– Я не могу приехать, – устало ответил он.
– Все настолько серьезно?
– Все гораздо серьезнее. Гораздо.
– Где ты?
Виктор объяснил, где его найти, пользуясь намеками и определениями, которых не смог бы понять никто, кроме членов его семьи.
