– И постарайся не привести за собой «хвост», – закончил он.
– Конспияция, батенька? – спросила она почти весело. Виктор даже вздрогнул. Он никак не ожидал, что в такой ситуации мать станет шутить – не пилить его, не объяснять ему, как низко он пал, не напоминать о том, что она его предупреждала, а именно шутить, причем шутить вот так – пародируя своего мумифицированного кумира.
Он вышел из телефонной будки, прикуривая новую сигарету. Он волновался, и спички все время ломались. Это напомнило ему, что он забыл купить жидкость для своей зажигалки. Активист пожал плечами – ладно, успеется. В коробке, которым ссудил его сосед сверху, спичек было еще больше половины, вот только ветер мешал – оказалось, что, разбалованный благами цивилизации, он совершенно разучился прикуривать на ветру. Сдохшая «зиппо» лежала в кармане, и он на всякий случай откинул крышку и повращал колесико, высекая искру, – бесполезно.
Сигарету удалось прикурить с восьмой спички. Активист поставил торчком воротник куртки и углубился в парк, на ходу припоминая, в каком именно месте стоял на переданном ему Кудрявым плане красный крест, обозначавший интересующий его объект. Красоты осеннего парка оставляли его равнодушным. Мысли упорно крутились вокруг Кудрявого, морфия, потайной норы в деревне, упрямства родных и предстоящего трудного дела. Активист почти не сомневался, что на дело идти придется, и его попытка уговорить мать скрыться была предпринята скорее для очистки совести, чем в надежде действительно повлиять на ход событий.
Он сто лет не был здесь, и потому не сразу нашел то, что искал. Наконец дорожка круто свернула в сторону, деликатно огибая высокий кирпичный забор, стоявший здесь с незапамятных времен, и Активист понял, где находится.
Это было место, отмеченное на плане, и теперь, стоя в нескольких метрах от него, Виктор только диву давался, как он сразу не сообразил, где это.
Он сошел с дорожки и, шурша листвой, приблизился к забору. Старый крошащийся забор капитально обновили, заменив кое-где целые кубометры обветшалой кирпичной кладки, замазав щели, оштукатурив и побелив. За забором, насколько помнил Виктор, стояло старое здание – кирпичное, длинное, давно заброшенное и испокон веков неофициально выполнявшее роль общественного туалета пополам с распивочной.
Шараев поднял голову и оценивающим взглядом пробежался по виткам скрученной спиралью колючей проволоки, натянутой поверх кирпичной стены. Раньше этой детали не было, и он подумал, что старое здание теперь наверняка выглядит совсем по-другому. Еще ему подумалось о том, сколько денег нужно было рассовать в бездонные карманы чиновников из мэрии, чтобы получить разрешение на оборудование производства именно здесь. Прикинув размеры капиталовложений, он болезненно поморщился: это была не его весовая категория, и он чувствовал себя так, словно его упорно выталкивали с саперной лопаткой переть против танка. О том, что принесет задуманная операция Кудрявому, можно было только гадать, но вот насчет собственной судьбы Виктор не сомневался: его почти наверняка ждала смерть.
Снова закурив, он двинулся вдоль забора, изучая его гладко оштукатуренную поверхность. Он почти сразу убедился в том, в чем, в общем-то, и не сомневался: украсть здесь ничего не удастся, и значит, придется идти на прорыв и брать то, что требовалось, силой.
Деревья и кустарник вокруг забора были тщательно вырублены – кто-то старательно расчистил карантинную зону, чтобы никто не мог незаметно подобраться к трехметровой кирпичной стене. Виктор на всякий случай отошел под прикрытие деревьев и двинулся дальше, обходя стену справа. Стена повернула, и вскоре Активист вышел на дорогу, в тупике которой маячили решетчатые ворота, увешанные запрещающими знаками и грозными табличками. У ворот топтался какой-то тип в камуфляжном бушлате, слишком рослый и плечистый для обычного вохровца, и еще один такой же красавец бродил взад-вперед по ту сторону решетки. Автоматов у них, кажется, не было, но в том, что они охраняют ворота не пустыми руками, можно было не сомневаться.
Сквозь прутья решетки виднелось длинное одноэтажное строение – то же самое, но приведенное в идеальный порядок и сверкавшее чисто промытыми стеклопакетами широких, без решеток и переплетов, окон. Над окнами Виктор заметил светлые прямоугольные кожухи ролет. Немного правее над верхним краем забора торчала полукруглая кровля сборного металлического ангара, приспособленного, по всей видимости, под складское помещение.
Охранник, стоявший снаружи, беспокойно зашевелился и сделал шаг в сторону от ворот. Виктор понял, что уже довольно долго столбом торчит посреди дороги, привлекая к себе внимание, выплюнул под ноги окурок, повернулся к заводу спиной и не спеша побрел прочь.
Нужно было обсудить все это хоть с кем-нибудь, и он попытался представить себе, что скажет мать, если ей объяснить ситуацию во всех подробностях. "Мама, меня заставляют напасть на завод медпрепаратов, чтобы украсть полтонны наркотиков. Обещают дать сто тысяч. Да, мама, долларов. Что ты посоветуешь? Только учти, что эти сто тысяч можно раздать неимущим, чтобы они могли потратить их на украденные мной наркотики или на водку.
Или еще можно опустить их в вашу партийную копилку и тешить себя иллюзией, что они пойдут во благо. А? Что ты посоветуешь? О том, что будет с тобой в случае моего отказа, я вообще не говорю…"
«Думай, сын, – наверное, скажет она. – Нежелание думать завело тебя в этот тупик, а теперь ты спрашиваешь у меня совета. Я не знаю, что тебе посоветовать и как бороться с этой твоей всегдашней манерой загонять себя в крысиный угол и потом биться головой о стену до тех пор, пока стена не упадет. Только на этот раз стена, похоже, довольно крепкая.»
"Я не прошу у тебя совета, – мысленно сказал он ей. – Я прошу только об одном: чтобы ты упаковала самое необходимое в пару дорожных сумок и убедила отца и Бориса в том, что, помимо их представлений о жизни, существует еще реальный мир, в котором иногда случается так, что пуля не боится смелого, а просто вышибает ему мозги.
Уезжайте, развяжите мне руки, и я попытаюсь что-нибудь предпринять. Если я при этом сверну себе шею, вас сразу же оставят в покое: без меня вы не представляете для этих мерзавцев никакого интереса. Я не хочу воровать для них наркотики, пойми, но, если вы не уедете, они меня заставят. Ты представляешь, что это такое – полтонны марафета?"
«А ты представляешь, что это такое – сто тысяч долларов в партийную кассу? – вдруг ответило голосом матери его вышедшее из-под контроля воображение. – Это бесплатные обеды, это помощь профсоюзам, это акции протеста, это предвыборная кампания, наконец… Об этом ты подумал?»
"Нет, – сказал он себе, – это уж я загнул. Это не мама. Это не она, это мое раздражение против ее правоверной слепоты нашептало эти слова. Но пропади я пропадом, если это не правда! Она, конечно, никогда такого не скажет, но подумать.., да, подумать такое она может.
А Борька, дурак, мог бы и сказать, причем с полной уверенностью в собственной правоте. Он у нас вечно прав, как и всякий уважающий себя люмпен. А батя просто промолчал бы, ушел от ответа, предоставив мне право решать, а себе – право быть недовольным моим решением.
