– Я пришел. Ты не хочешь прогуляться?
– Что я, совсем рехнулся? Разве что до магазина…
А где Борис?
– Одевается. Он хочет прогуляться.
– А где мать? Куда ее подевали твои коллеги?
– Они не мои коллеги. Мать в безопасности и ждет вас. Сейчас мы к ней поедем. Помочь тебе одеться?
– Глупости. Никуда я не поеду. Где ее носит? Мы тут с ума сходим от беспокойства, в дверь все время кто-то ломится.., воры какие-то…
– Кто к вам ломился? Когда? – встревожился Виктор.
– Да вот только что, минуту назад. Ты не видел, кто пришел?
Виктор закрыл глаза, секунду постоял так, снова открыл глаза и сказал:
– Кто-то ошибся этажом. На площадке темно, и лифт не работает.
Отец пожевал губами, глубокомысленно потер залысый лоб. Виктор заметил, что кожа у него на руках стала совсем старой, дряблой и покрылась стариковскими коричневыми пятнами.
– С-слушай, – медленно сказал отец, – ты не сбегаешь в магазин? Горючее кончилось, а этого дурака Бориса не дозовешься. К нему кто-то пришел, сидят в комнате…
Сбегай, а?
– Давай сбегаем вместе, – предложил Виктор. – Только по-быстрому, а то скоро закроется.
– Не закроется, он круглосуточный… И не надо пудрить мне мозги, я никуда не собираюсь ехать.
Виктор обессиленно привалился плечом к дверному косяку и вынул из кармана сигареты.
– И не кури здесь, – сказал отец. – Ты знаешь, что мать не переносит табачного дыма.
Виктор красноречиво посмотрел на стоявшую перед ним до отказа набитую пепельницу, но промолчал и убрал сигареты.
– Надо ехать, отец, – тихо сказал он. – Надо, понимаешь? Вас убьют.
– Подумаешь, – сказал Вождь краснокожих, глядя в окно. Серая от пыли тюлевая занавеска на окне оборвалась и косо свисала до самого пола, придавая комнате разоренный вид.
– А что будет делать мама? – спросил Виктор. – Что я ей скажу?
– Об этом надо было думать раньше, – ответил у него за спиной Борис. – Гораздо раньше. Но тогда тебя почему-то не волновало, что ты ей скажешь.
– Послушайте, – обратился к обоим Виктор, чувствуя, как от невыносимого напряжения начинает раскалываться голова. – Пусть. Хорошо. Вы двое во всем правы, а я кругом не прав – пусть, не спорю. Мне некогда спорить, поэтому пусть будет так, если вам от этого легче. Но вы же взрослые люди, вы же мужчины, в конце концов! Неужели вы не можете понять, что иногда все ваши принципы, лозунги, обиды и слова – просто пустой звук? Бывает, они что-то значат, и бывают, наверное, ситуации, в которых без них просто не обойтись, но сейчас не тот случай. Сейчас все просто: прячься или умри. Не станете же вы читать правила дорожного движения грузовику, который вот-вот вас переедет?
– Только не надо нас пугать, – сварливо заявил Борис, и Виктор понял, что с таким же успехом мог обращаться к смывному бачку в туалете. – Пугали уже разные.
– Боря, – массируя виски, сказал Виктор, – ты меня прости, пожалуйста, но порой мне кажется, что ты все-таки клинический дебил. Речь идет о жизни и смерти, а ты становишься в позу, как плохой драматический актер, и декламируешь заученный текст.
– Вот оно что, – раздельно, чеканя слова, проговорил Борис. – Вот, значит, как. Значит, я дебил, а ты у нас, значит, светоч разума. Луч света в темном царстве. В перчаточках. Запачкаться боишься?
Виктор посмотрел на свои руки и увидел, что действительно забыл снять перчатки.
– Ладно, – сказал он, – я вас предупредил. Встретимся на том свете. Вы взрослые люди, а мне действительно некогда. Мать там одна. Не могу же я, в самом деле, грузить вас в машину силой.
– Ему некогда! – снова переходя на трагический полушепот, полувопль, воскликнул Борис. – Он нас предупредил! Ты нас в это втравил, а теперь предупредил и умываешь руки, потому что тебе некогда! Ах ты – Заткнись! – вдруг рявкнул на него отец. – Недоумок волосатый. Ты уже оделся? Причешись и ступай собирать вещи. Где, черт побери, мой свитер?
– Плевать на вещи, – сказал Виктор, испытывая слабость в ногах от огромного облегчения. – Надевай свой свитер – и ходу. Времени действительно нет.
– На вещи ему плевать, – проворчал отец, оглядываясь в поисках свитера. – А вот мне на мои вещи не плевать".
Впрочем, мне тоже плевать. Деньги в доме есть?
– Нет, – обронил Борис, ставший от обиды лаконичным.
– К черту деньги, – сказал Виктор. – Где твой свитер? Вот он, на полу. Надевай скорее.
Он первым вышел на лестничную площадку, держа в руке пистолет. То, что людей Кудрявого до сих пор не было, казалось невероятным. Если бы Кудрявый всерьез хотел посчитаться с Активистом, то ему вряд ли дали бы доехать сюда. Неужели он действительно решил оставить Виктора в покое, удовлетворившись взятой на заводе медпрепаратов добычей? Зная Кудрявого, в это верилось с трудом.
– Ну, что там? – спросил у него за спиной присмиревший Борис.
– А черт его знает, – честно ответил Виктор. – Вроде все тихо.
Позади раздался глухой стук.
– Да пропади ты пропадом! – во весь голос закричал отец. – Никому ни до чего нет дела!
– Что там такое? – не оборачиваясь, спросил Виктор.
– Половица, – ответил Борис. – У тебя нет второго пистолета?
Виктор прижался ухом к двери, которая вела на лестницу, и некоторое время чутко вслушивался в тишину.
– Нет, – сказал он, осторожно поворачивая ручку и плечом вперед выдвигаясь на темный балкончик. – Ни второго пистолета, ни второй головы, ни запасной пары яиц для тебя я не захватил. Присмотри за Вождем краснокожих, тут черт ногу сломит.
Они без приключений спустились вниз, под недовольное ворчание отца миновали два квартала и без помех сели в машину.
– А ничего тележка, – наполовину одобрительно, наполовину осуждающе сказал отец, как-то совсем по-детски подпрыгивая на переднем сиденье.
– Что? – рассеянно переспросил Виктор, зубами вытаскивая из пачки сигарету. – Ах да, ты же ее еще не видел… из идейных соображений. Собрана на Волжском автомобильном заводе руками пролетариев. Правда, руки у наших пролетариев почему-то хронически растут не оттуда, но машина все равно иногда ездит. Видимо, в результате происков американского империализма.
Отец почему-то промолчал, никак не отреагировав на звучавший в голосе сына ядовитый сарказм. Борис тоже молчал, нахохлившись на заднем сиденье, как невиданный бородатый воробей, и Активист вдруг почувствовал, что тоскливое раздражение, владевшее им с того самого момента, как он подошел к треснувшей сверху донизу стеклянной двери подъезда, бесследно испарилось, уступив место какому-то другому, щемящему и пронзительному, давно забытому чувству.., уж не нежности ли? Или то была обыкновенная жалость пополам с чувством вины? Так или иначе, в носу у Виктора Шараева вдруг защипало. Он до хруста стиснул зубы, загоняя вовнутрь нежданные и непрошеные слезы. Мир перед его глазами расплылся и задрожал, но это продолжалось всего лишь мгновение. Активист запустил двигатель, включил передачу и между делом растер по щеке одинокую слезинку, сделав вид, что просто смахивает упавшую ресницу.
