– Кто о нем не слышал, – хмыкнул собеседник.
– Часто тут бывает?
– Никогда. Он не пьет.
– Язва замучила? – усмехнулся Опалин.
– Не, просто не пьет. Ты к нему сегодня не ходи, он дочку потерял.
– Да? Как же это?
– Под трамвай попала.
– Ой, ой, ой. Как же она так?..
Человек за стойкой пожал плечами.
– Я разное слышал. Одни говорят, любовь несчастная. Другие – что ее папаша кому-то дорогу перешел.
Опалин весь обратился в слух. А вот о второй версии Надя Прокудина даже не обмолвилась. Интересно, почему?
– Это кому же? – спросил он, не слишком, впрочем, надеясь на ответ.
– Да посадил он кого-то, – пожал плечами собеседник.
Иван вытаращил глаза.
– Как – посадил?
– Да как сажают. Обыкновенно. За какие-то махинации на строительстве.
Опалин сделал усилие, чтобы проглотить все, что было у него во рту, и чуть не подавился.
– Еще пива? – спросил человек за стойкой.
– Давай, – махнул рукой помощник агента и полез за кошельком.
И тут его душу кольнуло иголочкой нехорошее ощущение, словно снаружи кто-то следит за ним, причем Опалин был готов поклясться, что кожей чувствует, куда именно направлен взгляд филера – между лопаток. Притворившись, что пересчитывает мелочь, он незаметно оглянулся. За окном прошла нэпманша с длинной строгой собачкой на поводке, степенно прошествовал какой-то совслужащий с портфелем, затем пробежал беспризорник, засунув руки в карманы. «Показалось, – с облегчением подумал Опалин и тут же сам себе возразил: – Нет». Взгляд его скользнул по настенному плакату: «Трехгорное пиво выгонит вон ханжу
[6] и самогон». Перед «выгонит» кто-то из завсегдатаев старательно накорябал чернилами слово «не».
Вошли посетители, которые оказались приятелями продавца, и завязали с ним разговор о делах, о знакомых и о страховых кассах, в которых с трудом добьешься пособия по болезни. Опалин допил пиво, не ощущая его вкуса, забрал папку и вышел на улицу. Никто не тревожил его, однако ему было неспокойно, и он почувствовал себя увереннее только тогда, когда сел в трамвай, который должен был доставить его в центр.
Глава 9
Дымовицкий
Неизвестный пока Опалину бывший агент угрозыска Дымовицкий проживал в здании, которое до революции называлось Верхними торговыми рядами, а после нее превратилось в неудачную пародию на Ноев ковчег. Сюда вселились какие-то учреждения, комиссии, комитеты и еще черт знает кто, между ними кое-как втиснули универмаг, почту и сберкассу, а в довершение всего часть дома отвели под коммунальные квартиры. Кто бывал в ГУМе (а речь идет именно о нем), тот легко может себе представить, насколько мало это строение, всегда предназначавшееся исключительно для торговых целей, подходило для жилья. Но граждане там жили и даже имели возможность круглосуточно любоваться из окон на Красную площадь.
Итак, Опалин добрался до Верхних торговых рядов и принялся искать Дымовицкого, но с непривычки заблудился в линиях и этажах. Мелькнул универмаг с очередями, и пошли сменять друг друга таблички на дверях: Всесоюзный институт прикладной ботаники, Товарный музей, газета «Рабочая столовая», Маслобойно-жировой синдикат, комитет по стандартизации, комиссия по разгрузке Москвы, кооперативное товарищество «Московский кустарь», бесчисленные конторы и представительства. В одних бегали с бумагами умеренно упитанные (по моде тех лет) барышни с подведенными губами, и по виду их чувствовалось, что они очень, очень заняты, в других – например, в артели «Московский грузчик» – барышень не было и в помине, и вообще народ там был крепкий и основательный. Один из грузчиков объяснил Опалину, как найти квартиры, и Иван, проплутав по лестницам самую малость (не больше получаса), наконец добрался до своей цели. Дверь нужной ему коммуналки была открыта, и возле нее в коридоре какая-то гражданка пыталась утихомирить ревущего мальчугана лет шести. Увидев Опалина, он вытер рукавом нос, немного подумал и заревел еще громче.
– А-а-а, – разобрал Иван в детском плаче, – хочу коньки!
– Ну Костик, мы не можем купить их сейчас, потерпи! – беспомощно твердила гражданка. Мальчик на мгновение умолк, а затем отчаянно взвыл:
– Не ха-а-ачу терпеееееть! Ыыыыы… Хааачу конькииии…
– Вы не знаете, Дымовицкий у себя? – спросил Опалин у гражданки.
– Понятия не имею, вы лучше у Степаниды Ивановны спросите. Вон она возвращается к себе, – и она махнула рукой, указывая куда-то в конец коридора.
Опалин посмотрел туда и увидел благообразного вида старушку в черном платье с кружевным воротничком, возле которого красовалась золотая брошка.
– Здравствуйте, – сказал он, подходя к Степаниде Ивановне, – мне бы Дымовицкого…
Старушка обернулась и впилась взглядом в его лицо, а затем в папку в его руках.
– Зачем он вам?
– По работе.
– Так бы сразу и сказали, что фин, – сухо бросила собеседница. Из-за двери комнаты высунулась девочка лет десяти. – Оля, беги за отцом, скажи, что к нему фин пришел.
– Ага, – кивнула девочка и побежала по коридору, топая, как молодая лошадка.
Опалин понял, что его приняли за фининспектора, которого сокращенно именовали «фин», но протестовать не стал и проследовал за благообразной старушкой в комнату, которая являла собой поразительное зрелище. Стол, стулья и даже диван были завалены штуками материи, из-за чего эта часть помещения сделалась похожей на лавку дореволюционного купца. Сдавленно охнув, Степанида Ивановна принялась утаскивать материи куда-то за ширмы и за шкафы, которыми было разгорожено это довольно большое, но темноватое и неуютное помещение.
– Вы не подумайте, что это все наше, – поспешно проговорила она, – тут еще Ромочки и Коленьки, а у нас торговля плохо идет! Ох, как плохо!
– Так, так, – сурово промолвил Опалин, входя в роль, – а эти Роман и Николай – кто?
– Как кто? Сыновья, отдельно живут, а Михаил Прокопьевич – зять мой. Но дела у него совсем никакие! Вы уж поверьте…
Гостя стал разбирать смех, и только усилием воли он сумел согнать с лица улыбку.
– Может быть, чайку? – льстиво пропела старушка, заглядывая ему в глаза. – Да вы раздевайтесь, раздевайтесь! А Петр Степанович что, больше не служит?
Иван догадался, что Петр Степанович был, должно быть, знакомый хозяевам фининспектор и что он – вполне вероятно – брал с них взятки, чтобы снизить ставку налога, который они должны были платить государству. Опалина так и подмывало сказать, что Петра Степановича посадили, но он не успел, потому что вернулась Оля и привела с собой плечистого блондина лет сорока с вьющимися волосами и широким открытым лицом того типа, какой бывает у людей, которые всюду являются душой компании. На блондине были косоворотка, темно-серые штаны галифе и сапоги, в которых он, несмотря на довольно внушительные габариты, ступал совершенно бесшумно.
