– Не знаю. Если честно, она не очень любила жаловаться.
– А какие отношения у нее были с Екатериной Кривонос, учительницей немецкого?
– Галя давно у нее не училась. Она вообще о ней не упоминала.
– А о домработнице Евлаховых вам что-нибудь известно?
– Анне Андреевне не нравилось, что домработница слишком молодая. Это все, что я помню.
– А что вы помните об Аристархе Николаевиче?
– Не знаю, – протянул Катаринов задумчиво. – Что конкретно вас интересует?
– У него были враги?
– Враги? – Бывший жених Гали слабо усмехнулся. – Да кому он нужен…
– А история с этим, как его, Роггом?
– Да там никакой истории не было, – пробормотал Катаринов, растирая пальцами переносицу. Во время разговора он то и дело оборачивался и косился на ящик стола, и Опалин понял, что там находится очередная порция наркотиков, принять которую мешает его присутствие. – Просто Аристарх Николаевич не пропускает ни одной юбки. Понравилась, значит, ему жена Рогга… а она ему от ворот поворот. Ну вот он и отомстил.
С точки зрения гостя, весь предыдущий разговор был напрасной тратой времени, потому что ничего особенного ему хозяин комнаты не сообщил; но последние слова Катаринова показали, что игра все-таки стоила свеч и что Иван не зря страдал, глядя на киснущие в хрустальной вазе кисти. «Что, если Евлахов посадил мужа, а жена решила в отместку лишить его дочери… Очень интересно!»
– Скучная у вас жизнь, – неизвестно к чему промолвил Катаринов. – Копаться в мелких тайнах других людей – это же… это… – он не договорил и лишь вяло махнул рукой.
Опалин был с ним совершенно не согласен – но собеседник был, наверное, последним человеком, которому помощник агента стал бы доказывать его неправоту. И поэтому, переведя разговор на вечер 3 февраля, Иван стал выпытывать, кто из соседей мог подтвердить, что жених Гали Евлаховой действительно находился дома.
Глава 15
У Сухаревой башни
Когда Опалин вышел от Катаринова, то поймал себя на том, что испытывает нечто вроде чувства облегчения. Остановившись у окна между лестничными пролетами, он стал поправлять шапку и машинально потуже затянул шарф. Снаружи падал снег. Через двор пробежала дворняжка с опущенным ухом, потом вышел дворник и стал привычными размашистыми движениями подметать дорожку. Потом появилась девушка с портфелем, и Опалин, сорвавшись с места, помчался вниз по лестнице. Возле второго этажа он резко сбавил скорость и столкнулся с Надей Прокудиной аккурат в ту секунду, когда она протягивала руку в варежке к звонку.
– О! Надя! Привет!
Он расплылся в улыбке. Ничего особенного: шел мимо, случайно встретились. Надя поглядела на него, на лестницу и несмело пробормотала:
– Привет… А ты что, к Ване ходил?
– Ходил.
– Поговорили? – спросила она, не сводя глаз с его лица.
– Поговорили, – он кивнул на портфель. – С курсов идешь?
– Ага.
– Сходим завтра в кино? – беззаботно предложил Опалин.
Надя захлопала ресницами, что-то соображая.
– Ты всегда… такой? – наконец проговорила она.
– Какой?
– Шустрый! – она сверкнула глазами, улыбнулась чудесной, открытой улыбкой, и Опалин почувствовал, что этот безнадежный серый день вовсе не так плох, как ему казалось, да что там – определенно чертовски хорош. – Допрашивать меня будешь?
– О чем? – искренне удивился он.
– Ну я не знаю…
– Да какой там допрос! – выпалил он. – Галя случайно под трамвай попала. Но есть показания вагоновожатой, которая клянется, что ее кто-то толкнул. Понимаешь? Вагоновожатая боится, что ее притянут, вот и… А у нее семья, и только у нее есть работа…
Надя посерьезнела.
– Надо же, как все сложно… Ты так и напишешь?
– Что?
– Ну, что это несчастный случай был?
– Да, только мне сначала надо еще кое с кем поговорить. Если они ничего нового не скажут…
– Зайди за мной завтра в пять, – неожиданно сказала Надя. – Пойдем куда-нибудь.
– Я… я обязательно, – сбивчиво пообещал Опалин. – Так до завтра, да? Я приду!
Надя поглядела на его лицо, решительно позвонила и, когда ей открыла мать, быстро скользнула внутрь квартиры. Дверь захлопнулась.
От Опалина не укрылось, что мать, заметив его у двери, хотела с ним поздороваться, но Надя, проходя мимо, быстро дернула ее за рукав. Это был обычный фамильярный домашний жест, который мог не значить ничего особенного, но отчего-то он застрял в памяти Опалина, как заноза. Терентий Иванович Филимонов не зря как-то сказал о нем: «Юноша пока бестолков, но хорошо подмечает нюансы». То значение, которое Опалин вычитал в этом мелком и, в общем, малосущественном жесте, ему не нравилось. Его словно считали не вполне подходящим, чтобы тратить на него даже слова приветствия. Но тотчас же он вспомнил, что Надя согласилась с ним встретиться, увидел перед собой ее блестящие глаза, ее чудесную улыбку, встряхнулся и решил, что из-за непростой его профессии ему по привычке мерещится черт знает что.
До вечера, когда Опалин собирался зайти в трактир, расширившийся за счет бывшего магазина «Арка», оставалось еще достаточно времени. Можно было потратить его на дознание, навестив учительницу немецкого или загадочную гражданку Рогг, но Иван решил иначе и повернул в магазин, а после него поехал в больницу к Васе Селиванову. Его мучило, что он не навещал товарища несколько дней.
Селиванов спал. Опалин прошел в его уголок палаты и осторожно сел на стул, держа в руках свертки с печеньем и мармеладом. Тень лежала на Васином лице, и гость дернулся, заметив ее. Он уже в прошлые свои визиты понял, что такое была эта тень и что она значила. Иногда она как бы бледнела, но никогда не исчезала полностью, и Опалин знал, что эта тень была смерть.
Именно из-за беспрестанного присутствия тени ему порой было сложно приезжать сюда, и работа, на которой ему часто приходилось видеть трупы, никак тут дело не облегчала. Его мучила собственная беспомощность, мучило то, что он ничего или почти ничего не мог сделать для того, чтобы тень прогнать. Он ненавидел общие и никого не утешающие фразы, которые приходилось произносить во время визитов – все эти бессмысленные «держись», «мы с тобой», «не унывай» и прочее. Он думал, сколько мерзавцев и просто ничтожеств живет себе, не зная хлопот, в то время как Вася Селиванов, прекрасный, отзывчивый человек, настоящий друг, на которого он во всем мог положиться, умирает. И эти мысли сводили Опалина с ума.
В другом конце палаты кто-то закашлялся, потом Иван почувствовал, что его трогает за пальто человек, лежащий на соседней кровати, и раздраженно повернулся. На него умоляюще смотрели огромные глаза, странно выдающиеся на землистом, почти старческом лице пациента. Но в волосах не было ни единого седого волоса.
