В июле число погибших стало расти, и прибывшие из Парижа и Монпелье врачи объявили болезнь чумой. 31 июля парламент в Экс-ан-Провансе объявил город карантинной зоной: марсельцам было запрещено покидать его территорию, а жителям Прованса – въезжать в него. Жан-Батист Шато – владелец прибывшего судна – был арестован. Его судили, признали виновным и приговорили к смертной казни. Но казнить не успели: незадолго до исполнения приговора он умер в тюрьме от чумы.
Эпидемия быстро распространилась по городу, люди умирали через 2–5 суток от начала заболевания. Те, кто смог выздороветь, стали появляться лишь к концу эпидемии. В городе начал ощущаться недостаток продовольствия, росла преступность. Французский историк Жан Делюмо писал, что «среди населения наблюдались всеобщие излишества, лихорадочная распущенность и ужасающее растление». На улицах лежали тысячи трупов, которые некому было убирать. Для их уборки власти отправили 698 каторжников.
Вокруг зараженной местности была возведена каменная стена высотой 2 м и толщиной 70 см с постами охраны. Нарушение карантина каралось смертной казнью.
С октября 1721 года эпидемия пошла на спад, а в декабре прекратилась, хотя отдельные случаи заболевания отмечались еще в 1722 году. По разным оценкам, из 90-тысячного населения города погибло от 40 до 64 тысяч человек.
Чума распространилась по Провансу. В октябре 1720 года эпидемия началась в городе Экс, к марту 1721 года здесь погибло 18 тысяч жителей. В город Арль заболевание проникло в ноябре 1720 года. К сентябрю 1721 года погибло около 43 % жителей (более 10 тысяч человек из 23-тысячного населения). В начале 1721 года чума дошла до Тулона, где погибло 20 тысяч из 26 тысяч жителей.
Известие о чуме в Марселе испугало другие страны. Англия и Голландия прекратили торговлю с Францией. Все корабли из Средиземного моря проходили карантин. Аналогичные меры были приняты в Пруссии. В Швеции сжигались все товары, привезенные из стран Средиземноморья.
В сентябре 1720 года российский посланник в Париже сообщил о чуме во Франции властям России. Петр I приказал Адмиралтейству и Коммерц-коллегии подвергать санитарному досмотру корабли из Франции, прибывающие в Ригу, Ревель и Архангельск. В 1721 году был запрещен вход любых французских судов во все российские порты.
На сухопутной границе были установлены заставы с карантинными пунктами, где были должны «гореть огни, чтобы проезжих чрез те огни… о той моровой язве расспрашивать под смертною казнью». Пограничные власти получили инструкции, «как поступать должно при получении первых сведений о моровом поветрии из соседних государств». Прибывающие из зараженных регионов задерживались на заставах. В случае проникновения болезни предписывалось сжигать дома вместе со скотом, а людей помещать в карантин.
Чума в Россию не проникла, хотя какое-то заболевание в 1720 году было в Могилеве-Подольском и во многих местах в Подолии.
Чумной бунт в Москве в 1771 году
Эпидемия чумы 1770–1772 годов – последняя крупная вспышка этой болезни в Европе. В Россию чума проникла через Молдавию и Украину с турецкого фронта во время войны c Османской империей. Ее принесли вернувшиеся солдаты вместе с добычей. Поскольку в Москву также ввозились различные товары из других стран, которые могли бы быть переносчиками чумы, вокруг города установили карантины и заставы.
В ноябре 1770 года в Московском генеральном госпитале Лефортовской слободы умер привезенный из армии офицер, а затем лечивший его лекарь-прозектор. Всего от чумы скончались 22 из 27 человек, находившихся в госпитале. Старший медик и генеральный штаб-доктор Афанасий Шафонский первым диагностировал «моровую язву» и сообщил об этом властям. Впоследствии он стал одним из ведущих медиков по борьбе с эпидемией и написал фундаментальный труд «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 гг.». Активно боролись с чумой также первый российский доктор медицины Густав Орреус, изобретатель окуривательного дезинфекционного порошка Касьян Ягельский, профессора медицинского факультета Императорского Московского университета Семен Зыбелин, Петр Вениаминов и Петр Погорецкий.
Вторым крупным очагом распространения болезни стал Большой суконный двор в Замоскворечье. С 1 по 9 марта 1771 года на фабрике умерло 130 человек. После этого предприятие закрыли, а рабочие были переведены за город.
Изначально власти уверяли жителей, что это вовсе не чума, а «заразительная горячка», но после второй вспышки московский главнокомандующий Петр Салтыков сообщил императрице Екатерине II о появлении в Москве опасной болезни. Были приняты карантинные меры, вот только время было упущено. К тому же большинство докторов были иностранцами, и население им не доверяло. В народе считали, что никто из попавших в карантин не выходит оттуда живым.
Как и везде, чума поражала прежде всего бедняков, рабочих фабрик и мануфактур, живших плотно и в антисанитарных условиях. К тому же мусор и отходы из города не вывозились, а выбрасывались на улицы и сливались в ручьи и реки.
Пик эпидемии пришелся на месяцы с июля по ноябрь 1771 года. Ежедневно умирало более тысячи человек. Трупы умерших выбрасывались на улицу или тайно зарывались в садах, огородах и подвалах.
Московское начальство не выходило из своих домов или уезжало из Москвы. В разгар эпидемии из города уехали главнокомандующий Петр Салтыков, московский гражданский губернатор Иван Юшков и обер-полицмейстер Николай Бахметев. После этого руководство городом перешло к генерал-поручику Петру Еропкину. Главной его задачей было сдерживание эпидемии, чтобы чума «не могла и в самый город С.-Петербург вкрасться». Для этого Еропкину было предписано никого не пропускать и не выпускать из Москвы.
По указанию Екатерины II в 1772 году была сформирована комиссия для изучения причин распространения чумы в Москве, а также разработки мер борьбы с ней. Среди предписаний была принудительная изоляция людей, больных чумой и имеющих схожие симптомы. В карантинах они содержались от 20 до 40 дней, однако без особого надзора и питания. Вещи умерших от чумы должны были сжигаться. Эту работу поручили арестантам, одетым в вощаное платье с дырами для глаз и рта, умерших они собирали специальными крюками.
Иоганн Якоб Лерхе, один из врачей, боровшихся с эпидемией, писал: «Невозможно описать ужасное состояние, в котором находилась Москва. Каждый день на улицах можно было видеть больных и мертвых, которых не вывозили. Многие трупы лежали на улицах: люди либо падали мертвыми, либо трупы выбрасывали из домов. У полиции не хватало ни людей, ни транспорта для вывоза больных и умерших, так что нередко трупы по 3–4 дня лежали в домах». Среди населения, страдавшего от чумы и голода, поскольку вся торговля остановилась, начались призывы к мятежу.
Поводом для открытого восстания послужил инцидент с Боголюбской иконой Божией Матери у Варварских ворот Китай-города. В народе распространялось поверье в чудотворность иконы и в то, что она может исцелить от «моровой язвы». Толпы народа стали стекаться к Варварским воротам, служить молебны, приносить пожертвования. Московский архиепископ Амвросий, понимая, что подобное скопление народа способствует распространению заразы, запретил молебны, а икону повелел перенести в церковь Кира и Иоанна. Пожертвованные деньги опечатали, но верующие решили, что архиепископ их присвоил. 15 сентября 1771 года, после звона колокольного набата, несколько тысяч людей, вооруженных дубинами, топорами, камнями и кольями, собрались у Варварских и Ильинских ворот с криками: «Грабят Богородицу!» Толпа ворвалась в Чудов монастырь в Кремле и разграбила его.
