Никита рос в неполной семье, как и я. У него есть младшая сестра Ангелина, с которой мы сейчас не разлей вода, и воспитывала его мама. Отец умер, когда ему было 12 лет. Примерно в 12 лет и мои родители тоже развелись. Мы с ним были практически на одной волне в этом плане.
Знакомство с мамой Никиты было волнительным. Не знаю, кто сильнее нервничал, я или его мама, но обеим было неловко. Мы купили бутылочку шампанского (нам с Никитой на тот момент по 18 лет), сели на кухне, поели, поболтали, и вроде как все прошло хорошо.
Разговоров про меня у него в семье уже было много, поэтому заочно его мама меня знала и видела мои фотографии. Мне кажется, что его семья всегда считала меня неподходящей для Никиты. Не входящей по-настоящему в их семью. Почему? Не знаю. Возможно, потому что у меня алопеция, возможно, потому что я странно для них одевалась. Возможно, потому что атеистка. Возможно, потому что не хожу на огород. В общем, потому что я другая и не живу так, как они.
Но не суть. Мы выбираем партнеров для жизни не из-за родни, а из-за того, что нам с ними круто и комфортно.
Вот и мне с Никитой тоже было очень комфортно. И все было круто какое-то время, пока не произошло страшное.
Мне казалось, что я никогда не стану об этом писать на какую-либо аудиторию. Но думаю, что это очень важно и тоже сыграло роль в становлении меня как личности. Поэтому, поделившись этим в блоге для некоторых, я поняла, что эта история реально стала показательной. Вы сами поймете, о чем я говорю, когда прочитаете.
Никите поставили диагноз – рак.
Как он об этом узнал?
Конец 2013 года, осень, если не ошибаюсь. Никита простыл, была не очень высокая температура, 37 с небольшим. Он обратился к врачу, лечился, как обычно, проколол курс антибиотиков. Температура держалась каждый день, антибиотики не помогли.
Начали обследование: гоняли его от одного врача к другому, ну, впрочем, как и всегда, – нужно было выяснить причину того, почему температура держится уже много недель и не проходит.
Обнаружили, что лимфоузел над ключицей увеличен в размере. Сделали операцию – вырезали и отправили на гистологию.
Поставили диагноз – лимфома Ходжкина 2-й степени (кстати, ему поставили неверную стадию в Тамбове и назначили неправильное лечение, но об этом я напишу отдельно).
Помню его взгляд, помню, как он сказал мне об этом, поднес руки к глазам, крепко надавил и заплакал. Помню, как полились слезы у меня, помню ком в горле и как нечего было сказать.
Знаете, сейчас я вспоминаю это как сон, как будто это было не с нами. Мы сидели, лежали в обнимку и плакали, было очень страшно, не передать этого словами, вы, наверное, понимаете.
У меня не было шока. У меня было четкое осознание того, что его в один момент может не стать, что он может умереть. Мне очень не хотелось в это верить, но мозг у меня всегда остается холодным в серьезных ситуациях, и я прекрасно осознавала, какие могут быть последствия.
На тот момент мы были вместе 1,5–2 года, если не ошибаюсь. Уже тогда казалось, что это навсегда, ну или, по крайней мере, надолго.
Сейчас пишу это и невольно переношусь в прошлое, но не жалею о том, что делюсь этим с вами. Возможно, кто-то сочтет это лишним, но для меня это важно, и я прошу меня понять.
После операции и гистологии Никите не становилось лучше, ему назначили курс химиотерапии в Тамбове, но почему-то его родные решили перенести обследование в Москву. Как раз там и выяснилось, что в Тамбове ему поставили неправильную стадию рака и назначили лечение, которое вовсе ему не подходит.
Плюс ко всему, Никиту не предупредили у нас в городе о том, что нужно обязательно перед курсом химии сдать сперму на хранение. 90 % пациентов после лечения лимфомы Ходжкина становятся бесплодными, 50–70 % навсегда без шанса вылечиться.
Представляете, какими были бы последствия, если бы Никита продолжил лечение в Тамбове?
В Москве врач провел полное обследование и назначил лечение – восемь курсов химиотерапии и один курс лазерной терапии. Все процедуры делали в Тамбове, но строго по назначению из Москвы. Лечение протекало сложно физически и морально для Никиты. Сложно морально для меня.
Страх того, что я могу проводить с ним последние выходные, присутствовал всегда. Было трудно спать, учиться и делать все то же самое, что делала до этого. Мысли были только о том, выживет Никита или нет.
Во время химиотерапии у него выпали все волосы, он очень сильно потолстел, его постоянно тошнило и ломило все кости, в особенности колени. Он мог спать, только положив подушку между ними.
Настроение прыгало туда-сюда и у Никиты, и у меня. А он шутил насчет того, что завещает мне все его рубашки, если вдруг умрет, представляете? Он вообще не падал духом. Я старалась его поддерживать, как могла. Я старалась поддерживать себя, но постоянно глушила все переживания, вгоняла это вглубь себя.
Самым сложным было не думать о том, что он умрет, и не давать ему зависнуть в собственных мыслях.
Но, признаюсь, мой мозг издевался надо мной, как только мог: мне постоянно лезли в голову мысли о том, что он умрет, я представляла его лежащим в гробу и думала, что буду после этого делать и как мне дальше жить?
Понимаете, я не хотела думать об этом, но мысли сами лезли в голову и показывали различные картинки возможного исхода событий.
Как жалко, что в то время я не ходила к психологам.
На тот момент мы уже знали о риске того, что у нас может не быть детей. Но мне было все равно тогда, все равно и сейчас.
Я помню его пухлые щеки на момент лечения, постоянные жалобы на тошноту и боли. Это ужасно. Я не могла ничем помочь. Я не могла его сама вылечить, не могла утихомирить боль, и от этого было гадко.
Мысли о том, что ты здесь и сейчас, но бессильна, что ты «ничтожество» в этом маленьком мире, съедали изнутри. А я обо всем этом могла разговаривать только по пьяни с подругами, да и то не сразу. А с Никитой практически не делилась этим.
Все выходные и все свободное время я была с ним, потому что не была уверена, какая из этих встреч может оказаться последней.
Все время, пока проходило лечение, Никита постоянно гонял в Москву к врачу. И я вообще не затрагиваю того, сколько денег было потрачено. Для меня важен только итог – его ремиссия. Поэтому то, что сеансы химиотерапии дали результат, очень нас обрадовало.
Начался курс лучевой терапии.
Никита все время ходил с пластырями на шее – это были метки, куда направлять луч. Он даже татуировки потом хотел набить в память об этом, но передумал.
Лечение кончилось.
После курса лучевой терапии лимфоузлы уменьшились. Никите сказали, что у него ремиссия. Поставили 2-ю группу инвалидности. Через год поставили 3-ю группу, потом убрали вовсе.
После лечения Никита долго восстанавливался, но вернулся к своему прежнему внешнему виду довольно быстро. Полнота ушла, вес стал стабильным, 95–100 кг, и держится до сих пор (его рост 192 см).
