Оборванные бледные люди медленно брели между рядами колючей проволоки. Многие были больны, их поддерживали товарищи. Особых старожилов здесь не было: по мере переполнения лагерей немцы уничтожали тех, кто был не в состоянии работать. Кому-то стало плохо, он навалился на столб, стал сползать. Помощь товарищей не помогла, человек потерял сознание. «Позовите врача! – закричали люди. – Это Василий Петрович Шнырев, заместитель командира полка по политической части! Он хороший человек, в плен попал в июле 44-го из-за контузии!»
Охранники отворачивались, прятали глаза. «Хорошие люди в плен не попадают», – буркнул кто-то. Но медика все же вызвали, помощь оказали – по-видимому, последнюю, когда политработника уносили, он не подавал признаков жизни.
К военнослужащим, попавшим в плен, относились негативно. Представление о них как о предателях вымарать из всеобщего сознания было невозможно. Особенно у тех, кто в плену не был.
Ракитин медленно ходил по гаревой дорожке (здесь раньше располагалось футбольное поле и дорожки для бегунов), курил и испытывал противоречивые чувства к происходящему.
К проверочным пунктам тянулось несколько очередей. Первичная проверка была в основном визуальной – ни у кого здесь не было документов. Военнопленные перемешались с гражданскими – русскими, украинцами, поляками. Было много женщин – худых, изможденных, но были и те, кто выглядел здоровым, кто носил нормальную одежду и не производил впечатления доходяг. Все эти люди жили в разных условиях, имели разные судьбы. Кто-то нервно смеялся. Но в основном стояли молча, смотрели исподлобья.
Ракитин подошел поближе.
– Товарищ майор, покурить оставите? – жалобно попросил молодой парень за колючкой. Андрей кивнул.
– Не положено, – строго сказал автоматчик. – А ну, отойди от сетки, дистрофик.
– Сам ты дистрофик, – проворчал военнопленный и отвернулся.
Обиду этих людей можно было понять. Ни цветов, ни радостных поздравлений по случаю освобождения они не ждали. Дальнейшая судьба большинства из них не была предметом зависти. Тех, кто пройдет проверку, тоже не ждет ничего хорошего – всю оставшуюся жизнь они проживут под косыми взглядами, получат поражение в правах, не смогут устроиться на нормальную работу, не говоря уж о вступлении в партию.
Но, как ни крути, то, что делали сотрудники специальных ведомств, было необходимо. Под видом несчастных «овечек» в советский тыл просачивались полицейские, предатели, шпионы и диверсанты, подготовленные в немецких разведшколах, всю эту публику предстояло отсечь. Ради этого и устраивались многолюдные сборища. Иной цели не было. Большинству «контролеров» не доставляло удовольствия фильтровать своих соотечественников, львиная доля которых была ни в чем не виновата…
Возмущался обрюзгший мужчина в пиджаке и кепке. Он сыпал польскими словами, много жестикулировал. Офицера госбезопасности что-то насторожило. Он переписал данные «товарища», задумчиво посмотрел на его физиономию и задал несколько вопросов. Старший лейтенант интеллигентной наружности был, по-видимому, полиглотом. Собеседник частил, как печатная машинка. Офицер знаком подозвал товарища, что-то сказал ему. Тот смерил взглядом поляка, покосился в сторону. Подошел автоматчик и жестом приказал следовать за ним. Мужчина побледнел, губы его затряслись.
Три месяца назад войска 1-го Украинского фронта отбили у фашистов концлагерь Освенцим в Польше. Удар был внезапный, немцам пришлось в спешке уходить. Спрятать следы своих преступлений они не успели. Ракитин был временно прикомандирован к Управлению 13-й армии генерал-полковника Пухова. Он лично прибыл в Освенцим со своими ребятами, все видел своими глазами. Волосы вставали дыбом. Это был ад – в прямом и точном смысле. Он видел горы трупов, которые немцы не успели «утилизировать», видел обитателей бараков с пустыми глазами – это были не люди, а растения. Видел помещения, доверху забитые женской и детской обувью, склады с собранными в мешки человеческими волосами. Видел газовые камеры, трубы крематориев. Как выяснилось позднее, трех крематориев немцам оказалось мало – они не справлялись с объемом работ; собирались строить четвертый.
Сколько миллионов истребили там немцы? Это могли подсчитать лишь потомки. Уничтожались евреи, русские, украинцы, венгры с румынами. Стали разбираться и выяснили, что наибольшей жестокостью к заключенным отличались не эсэсовцы из «Мертвой головы», а польские надзиратели! Это были звери, желающие выслужиться перед хозяевами. Они с одинаковым упоением издевались над евреями, русскими, над собственными соотечественниками…
В целом к людям сегодня относились доброжелательно, во всяком случае – к большинству. Бывших пленных собирали в группы. Тем, кто выглядел сносно, предлагали вновь вступить в армию и с оружием в руках идти на Берлин. Уверяли, что тем самым они искупят свою вину за пребывание в плену. Желающих было много, даже те, кто едва ковылял, выражали стремление сражаться.
– Ракитин? – вдруг услышал майор слабый голос. – Андрей Михайлович Ракитин?
Из группы военнопленных, отобранных для участия в боевых действиях, на него смотрел мужчина со слезящимися глазами и совершенно бледным лицом. Он часто моргал, похоже, страдал болезнью глаз. Растительность на лице требовала срочного бритья. Он был одет в испачканную красноармейскую гимнастерку и темные ватные штаны с дырами.
Андрей всмотрелся. Показалось что-то знакомое. Ну и метаморфозы! В прошлой жизни это было породистое ухоженное лицо, гордая выправка комсостава среднего звена!
– Вижу, что узнал… – пробормотал мужчина, отделяясь от остальных, – да, это я, Бубновский… А ты, Андрюха, выжил, целым майором стал, поздравляю… В каком ведомстве, если не секрет, трудишься?
– Контрразведка, – машинально отозвался Андрей. Особых отличительных знаков у сотрудников СМЕРШа не было.
– Ого, высоко поднялся… Надо же, какая встреча – одна на миллион…
– Мир тесен, – сухо заметил Ракитин.
– Это точно, – согласился бывший узник. – Закурить дашь? Хотя нет, не надо, курить начну, сразу с ног свалюсь… А ты, похоже, не рад нашей встрече? – Бубновский прищурил воспаленные глаза. – Все еще зло на меня держишь? Недоволен, что я жив остался? Ладно тебе, кто старое помянет… Жить-то ведь мне уже недолго, сам понимаешь. Сформируют из нас, инвалидов, что-то типа штрафной роты и бросят на самый безнадежный участок фронта…
Пахнуло прошлым, холодок заструился по спине. Как же усердно он гнал от себя это прошлое! Радости от встречи не было, только раздражение. Бубновский разглядывал его с каким-то безразличным спокойствием. Прошли годы, утекли реки, жизнь превратилась в разменную монету, и этому человеку было совершенно безразлично, что думает о нем бывший друг и товарищ. А ведь они действительно были почти друзьями, вместе рыбачили, выпивали. Далеко это было, в Забайкальском военном округе. Но всю страну тогда трясло, в самые дальние уголки заползала беда.
В 37-м году была сформирована 25-я бронетанковая бригада, место дислокации – ж/д станция «Разъезд № 74» в поселке Ясная Читинской области. Впоследствии переименована в 33-ю бригаду. Ракитину тогда исполнилось 27, молодой еще был, но уже с опытом службы после окончания военного училища. Прибыл из столицы, через полгода получил очередное звание старшего лейтенанта и должность командира разведывательной роты. Бубновский был заместителем начальника штаба в том же полку, дослужился до капитана. Отношения были ровные, товарищеские.
