О существовании этих двух конвенций до сих пор известно было только наследнику цесаревичу, князю Горчакову и мне; в Германии знали только князь Бисмарк и граф Мольтке; император Вильгельм не решился даже показать наследному принцу. Гирс и Сабуров были несколько удивлены таким неожиданным для них открытием; невольно вырвался у них вопрос: почему же в последнее время, при возникновении недоразумений с нашими соседями, не напомнили им о существовании этих конвенций? Государь сказал, что князь Горчаков постоянно противился тому и не сочувствовал заключенным конвенциям, может быть, только потому, что они были заключены помимо него.
Сабуров при докладе государю о своей поездке в Баден упомянул, что князь Горчаков, которого он там встретил, даже не поинтересовался о цели приезда Сабурова; по своему обыкновению, канцлер забросал его пустозвонными фразами о какой-то с в о е й политике, о намерении по приезде в Петербург дать делам новый оборот и т. п. Всё это говорилось при посторонних лицах, так что не могло быть и речи о разговорах Сабурова с князем Бисмарком.
По окончании совещания Гирс остался на несколько минут в кабинете государя, чтобы наедине поднять щекотливый вопрос, который уже неоднократно был предметом наших с ним разговоров; а именно – о необходимости выбора, для успеха предпринятых переговоров, вполне способных, искусных лиц. Если ведение дела будет поручено нынешнему нашему послу в Берлине, под высшим руководством князя Горчакова, то, по нашему убеждению, лучше вовсе и не начинать. По словам Гирса, государь был явно озадачен такою откровенною постановкой вопроса; но сказал, что подумает и поговорит в другой раз.
В течение дня два раза мы сходились втроем – Гирс, Сабуров и я – для совещания о том же предмете: как вести затеянное дело. Мы все одного мнения, что ничего путного не выйдет, если государь не решится наконец откинуть в сторону всякие церемонии с князем Горчаковым, Убри, Новиковым и компанией. Притом, по моему мнению, и медлить нельзя: il faut battre le fer quand il est chaud
[60]. События политические бегут с необычайной быстротой. Если нельзя ранее декабря взяться решительно за переговоры с Бисмарком, то по крайней мере следует для начала завести с ним переписку и по его же собственному предложению отклонить вступление турецких войск в Восточную Румелию.
Сегодня ездил я в Ялту навестить бедного больного – Александра Алексеевича Зеленого и отдать визит князю Дондукову-Корсакову.
4 октября. Четверг. После моего военного доклада, пока не вошел еще Гирс, государь заговорил со мной о вчерашнем докладе Сабурова: «Я очень доволен им; мне кажется, дело начато им хорошо». На это я отвечал, что теперь успех будет зависеть от того, кому поручат вести далее это дело; что трудно ожидать хорошего результата, если переговоры будут возложены на Убри под руководством князя Горчакова. На это государь сказал: «Знаешь, какая пришла мне мысль? Назначить его же, Сабурова, на место Убри».
Та же мысль была и у меня; я высказывал ее не раз Гирсу, который, однако же, как мне казалось, не очень сочувствовал ей. Когда вошел Гирс, государь продолжал тот же разговор о перемещении Убри в Вену или в Рим, а Новикова – в Константинополь. О Горчакове же, хотя и отзывался не раз как о человеке, выжившем из ума и впавшем в детство, он, однако ж, не высказал никакого решительного намерения. Между тем все вышеозначенные перемещения и самое ведение секретных переговоров невозможны, пока князь Горчаков находится во главе Министерства иностранных дел. Ни Гирс, ни я, конечно, не могли высказать этой правды во всей ее полноте; но при удобном случае постараюсь навести речь на этот щекотливый предмет.
Во всяком случае, предположенные перемещения не могут быть приведены в исполнение ранее возвращения государя в Петербург. До того же времени может еще многое измениться и разъясниться.
Сабуров сегодня не показывался; у него сильная мигрень.
По случаю праздника казачьих войск было сегодня молебствие, потом угощение обедом казаков Собственного конвоя.
5 октября. Пятница. У нас что ни день, то какое-нибудь торжество, какая-нибудь церемония. Сегодня, кроме дня рождения герцогини Эдинбургской (великой княгини Марии Александровны) и праздника Ливадийской школы, праздновали 25-летний юбилей первого бомбардирования Севастополя! Кажется, что тут праздновать? Лучше бы позабыть эту печальную эпоху. Но у нас не пропускается никакой случай отслужить молебствие, выстроив роты перед аналоем и прокричать «ура!». Нынешний юбилей ознаменовался возведением генерала Тотлебена в графское достоинство и возложением Святого Андрея на адмирала Новосильского. Генерал Тотлебен в восторге. После молебствия государь скомандовал «На караул!» новому графу и провозгласил ему «ура!».
Приехал сюда знаменитый строитель мостов военный инженер Струве, только что произведенный в генерал-майоры по случаю происходившего на днях в Петербурге открытия нового моста через Неву против Литейной улицы, названного именем императора Александра II. Струве вызван по случаю командирования его делегатом в специальную комиссию, предположенную для решения на месте вопроса, есть ли действительно пункт, удобный для постройки моста через Дунай восточнее Силистрии. Я имел с ним довольно продолжительное свидание и объяснил ему всё дело, для которого он вызван.
Также приехал сюда государственный контролер статс-секретарь Сольский. С ним я имел длинные совещания
[61] о ходе дела комиссии, учрежденной в Одессе для расследования действий полевого интендантства и товарищества по продовольствию армии в последнюю войну. Назначение председателем этой комиссии генерал-адъютанта Глинки-Маврина оказывается решительно неудачным.
11 октября. Четверг. Ничего замечательного ни в политике, ни в нашей ливадийской жизни, кроме разве перемены правительства в Константинополе и приезде сюда полковника Боголюбова, который, отдав отчет в исполнении поручения по разграничению Болгарии, едет опять в Софию, чтобы там наладить предстоящие работы по обозначению на местности новой границы. Сабуров уехал в понедельник.
19 октября. Пятница. В последнее время всё внимание и толки в целой Европе были обращены на странную, нахальную речь, произнесенную в Манчестере маркизом Солсбери. Не было еще примера, чтобы среди мира министр иностранных дел позволил себе так бесцеремонно высказать враждебное отношение к другому государству. Солсбери, так сказать, открыл карты в политической игре, происходящей со времени Берлинского конгресса.
Он прямо объяснил своим слушателям, что все проделки больших государств были направлены против России. Конечно, мы вполне чувствовали и понимали это; но не ожидали такого цинического объявления во всеуслышание со стороны наших завзятых противников.
Вчера, при докладе, я спросил государя, удобно ли после этой речи нашему послу оставаться в Лондоне. К тому же сам Шувалов настойчиво просит об отозвании его и нетерпеливо ожидает увольнения под предлогом болезни. Вчера же разрешено ему выехать из Лондона. Не худо, если на некоторое время пост русского посла не будет замещен.
