Был у меня еще барон Кёне, специалист наш по части геральдики. Уже с прошлого года он стремится получить от меня согласие на проектирование нового графского герба. До сих пор я старался под разными предлогами отклонять эти пустяки; но Кёне уверяет, что составление нового герба обязательно, что он обязан представить проект на высочайшее утверждение. Я просил его убедительно избавить меня от заботы сочинять себе герб, и если уже необходимо, чтобы кто-нибудь сочинил его, то чтобы он сам проектировал и притом сколь возможно проще, без всяких вычур и эмблематических затей.
25 апреля. Пятница. Немало был я удивлен сегодня посещением графа Дмитрия Андреевича Толстого, который многие годы не ступал ко мне ногой. Он сказал, что приехал проститься, покидая должность министра, и прибавил, что с радостью прекращает навсегда препирательства со мной. Я дал шутливый оборот его словам, и мы дружелюбно побеседовали с полчаса, как будто всегда были друзьями. Он с цинизмом доказывал неосновательность всех упреков и жалоб против него и его управления. Назначения Сабурова и Победоносцева уже объявлены в газетах.
Вечером был я на музыкальном вечере в 1-й военной гимназии.
26 апреля. Суббота. Граф Коцебу пишет мне, что решился наконец просить у государя увольнения от должности, чувствуя ослабление здоровья. Сегодня же при докладе государь передал мне прошение графа Коцебу и высказал свое намерение заместить его графом Тотлебеном, на место которого назначить графа Игнатьева. Я выразил сомнение относительно административных способностей графа Тотлебена и пригодности его для Варшавы, заметив притом, что ему было бы, вероятно, сподручнее находиться в Вильне, поблизости от своих имений, тогда как Альбединский, по моему мнению, более соответствовал трудному посту правителя в Царстве Польском. Вместе с тем я напомнил о генерале Дрентельне, которого жаль оставлять долго в бездействии и который, вероятно, принял бы охотно пост в Одессе. Государь возразил, что Тотлебену уже объявили о предстоящем перемещении его в Варшаву; что этот пост особенно важен в военном отношении; но что во всяком случае, прежде решения вопроса, он посоветуется с министром внутренних дел и некоторыми другими лицами.
27 апреля. Воскресенье. Утром ездил я расписаться в Аничковом дворце по случаю дня рождения одного из детей наследника. Развод и осмотр новобранцев отменили по ненастной погоде; но в половине второго я был приглашен во дворец вместе с графом Валуевым, графом Лорис-Меликовым и Маковым. Предметом совещания было замещение графа Коцебу; сегодня государь уже не так положительно, как вчера, выражал намерение свое назначить графа Тотлебена в Варшаву, а допускал возможность назначения его в Вильну; но приказал вызвать сюда Тотлебена, чтобы лично переговорить с ним. О назначении в Одессу графа Игнатьева уже не было речи, а возникла мысль об учреждении временного генерал-губернаторства в Поволжье, чтобы граф Игнатьев, по примеру прошлого года, был сначала назначен временным генерал-губернатором в Нижний на время ярмарки, а по окончании переместился бы в Казань.
По поводу всех этих соображений граф Валуев вздумал высказать свое мнение в том смысле, что в случае назначения Тотлебена в Варшаву было бы весьма нежелательно, чтобы он взял с собой тайного советника Панютина, оставившего по себе нехорошую память как в Варшаве, так и в Вильне. С этим мнением вполне согласны были и Лорис-Меликов, и Маков. Но государь, переменив мгновенно тон, строго спросил: «Почему это?» Когда же граф Валуев заметил, что Панютин слишком крутого нрава, то государь с еще большею строгостью сказал: «Это-то и нужно с поляками». Затем он начал объяснять свой взгляд на систему действий относительно Польши. После исторического вступления, начиная со времен Александра I и до последней польской смуты, государь резюмировал свою систему так: «Я знаю вполне, что поляков нельзя никогда сделать русскими; я этого и не добиваюсь; но надобно, чтобы управление в Польше было русское, и я, пока жив, не переменю своей политики». Государь напомнил, что было сделано в его царствование для Польши, о миссии моего брата Николая и, в заключение, сказал: «Я желаю, сколько возможно, улучшить быт народа в Царстве Польском, но не допущу ни малейшего послабления в правительственной системе». Тем кончилось совещание.
Когда мы вышли из кабинета государя, я заметил графу Валуеву, что напрасно он употребил в отношении Панютина выражение «крутого нрава»; не столько крут его нрав, сколько ограничен его разум; Панютин, просто говоря, самодур и притом желающий выслуживаться. Как в Варшаве, так и во всяком другом месте он вреден не по своей крутости, а по узости понятий и односторонности. Благодаря этим свойствам его и при ограниченности ума графа Тотлебена из Одессы высылаются сотни людей в другие местности России только потому, что они кажутся «неблагонадежными». Как будто с переменою места жительства они перестанут быть неблагонадежными. Эта система административной высылки, доведенная в последние годы до крайности, всегда казалась мне какою-то несообразностью.
29 апреля. Вторник. После моего доклада Гирс доложил государю о полученной от английского посла ноте, которою новое английское правительство приглашает большие державы к коллективному действию для принуждения Порты к исполнению условий Берлинского договора. Нота еще переводится, а потому пока невозможно и рассуждать, в каком смысле ответить.
По случаю дня рождения великого князя Сергея Александровича принимал он после обедни поздравления.
30 апреля. Среда. Судя по газетным известиям, дела в Албании принимают угрожающий оборот. Можно опасаться возобновления общей передряги на Балканском полуострове.
К обеду был я приглашен во дворец с Гирсом, Маковым и приехавшим с Кавказа генерал-адъютантом Свистуновым.
2 мая. Пятница. Утром ездил с поздравлением к великому князю Владимиру Александровичу. Вечером был у меня граф Тотлебен, только что приехавший из Одессы. Он рассказывал мне многое о своих распоряжениях и, между прочим, о распоряжениях по университету, в котором все беспорядки он приписывает вине начальства и неспособности попечителя Голубцова. По настоянию Тотлебена граф Толстой сменил Голубцова, но перевел его попечителем же в Киев; как будто там он будет менее неспособен. [Дело в том, что Голубцов управляет имениями графа Толстого.]
3 мая. Суббота. После моего доклада государь принял графа Тотлебена, но, по-видимому, колебался еще, которое из двух мест предложить ему: в Варшаву или в Вильну. В 12 часов назначен был большой смотр войскам: государь сел верхом у собственного подъезда и проехал сначала мимо всей артиллерии, стоявшей на Дворцовой площадке и вдоль набережной до самого Летнего сада; затем по саду выехал на Марсово поле к правому флангу войск, стоявших на плацу. Смотр удался вполне; погода была прекрасная. После парада был обычный завтрак у принца Ольденбургского.
Сегодня я был приглашен к обеду у английского посла, но незадолго до обеденного часа получил другое приглашение – во дворец. Кроме меня, были за обедом граф Тотлебен и Гирс. Выйдя из-за стола, государь уселся с Тотлебеном у углового окна, из которого открывается прекрасный вид на Неву, поговорил с ним несколько минут и потом, подозвав меня, объявил о своем решении: Тотлебена назначить в Вильну на место Альбединского, которого переместить в Варшаву; в Одессу же назначается Дрентельн. Таким образом, всё уладилось так, как мы желали с Лорис-Меликовым и Маковым. Думаем, что Альбединский, со своею ловкостью и гибкостью, лучше справится в Варшаве, чем узковзглядный Тотлебен. Однако же кажется, по разным приметам, что сам Тотлебен не совсем польщен назначением в Вильну. Пост в Варшаве, по-видимому, более льстил его честолюбию и тщеславию. Но он покорился воле государя, утешая себя удобством Вильны для его домашней обстановки, так как его возлюбленное имение в Кейданах будет под рукой.
