Сабуров, со своей стороны, добавляет к моему идеалу свою черту – желание, чтобы России было предоставлено владеть выходом из Босфора в Черное море. Об этом мы говорили уже во время последнего пребывания Сабурова в Петербурге: я высказал ему, что, конечно, предлагаемая им добавка была бы очень желательна для нас как противовес (compensation) тем выгодам, которые в моем проекте предоставлялись бы Австрии на Балканском полуострове. Но вместе с тем, говорил я, эта добавка может испугать Англию, а, следовательно, подвергнуть сомнению успех всего проекта.
27 января. Вторник. Сегодня был большой обед у великого князя Михаила Николаевича в честь Александра Алексеевича Баранцова. Участвовали одни артиллеристы – и я в числе их. Обед был с музыкой, тостами и спичами. Генералу Демьяненкову (инспектору классов Артиллерийского училища) было поручено изложить оказанные Александром Алексеевичем заслуги нашей артиллерии. Речь его, очень длинная, вызвала ответную речь со стороны виновника торжества. Генерал Баранцов старался доказать, что не ему следует приписывать все перечисленные заслуги, а самому генерал-фельдцейхмейстеру. Со своей стороны, и великий князь отклонил от себя приписываемую ему честь, ссылаясь на свое отсутствие в последние 18 лет празднуемого 25-летия. Это было, как говорят французы, combat de générosité
[98]. По правде, всё, что сделано по артиллерии в эту четверть века, всецело следует приписать Баранцову, который и теперь, несмотря на свои лета и частые болезни, продолжает вести дело усовершенствования всех частей артиллерийского ведомства с любовью и, можно сказать, почти с юношескою горячностью.
31 января. Суббота. Сегодня мой доклад происходил в присутствии трех великих князей: наследника цесаревича, Михаила Николаевича и Владимира Александровича. Между прочими слушались и вопросы по делам кавказским: главный – относительно замещения Скобелева, который болен и намерен просить об увольнении от возложенной на него временной обязанности в Закаспийском крае. Я рекомендовал на должность начальника Закаспийского отдела полковника Куропаткина, который в последнюю войну показал себя хорошим боевым офицером и всегда был разумным работником по делам азиатской администрации.
Великий князь Михаил Николаевич клонит к назначению генерал-лейтенанта Рерберга, бывшего инженера, а теперь начальника Кавказской гренадерской дивизии, человека хорошего, дельного, но далеко менее даровитого. У нынешнего наместника кавказского замечается та же маленькая слабость, в которой укоряли и его предшественников, – стремление к обособлению Кавказской армии, к замещению всех открывающихся в крае должностей своими местными кандидатами, «кавказцами», с устранением личностей посторонних. Имея в виду еще впереди несколько других новых назначений по Кавказской армии, я воспользовался настоящим случаем, чтобы высказать перед самим государем неудобства и невыгоды такой системы.
После моего доклада я присутствовал при докладе Гирса. Нового ничего нет. Проект договора с Китаем окончательно редактирован после долгих и мелочных споров с Цзеном.
Позже было у меня второе продолжительное совещание о новых предположениях по укреплениям в западном нашем пограничном пространстве. На этот раз обсуждались проекты укреплений Дубно и Киева, составленные той же комиссией, которая разрабатывала и проекты укреплений в Варшавском и Виленском округах. После долгих споров проекты комиссии одобрены.
В последнюю неделю как-то особенно много было похорон. Только что похоронили князя Дмитрия Александровича Оболенского, члена Государственного совета, и барона Врангеля, члена Военного совета, и вот хороним еще одного члена Государственного совета – барона Будберга. В то же время похороны двух знаменитых наших писателей Достоевского – (здесь в Петербурге) и Писемского (в Москве).
10 февраля. Вторник. С тех пор как начались мои боли ноги, в первый раз сегодня мог я воспользоваться приглашением к обеду во дворце. Кроме меня, приглашены граф Лорис-Меликов, Гирс, Андрей Алексеевич Сабуров, Черевин и князь Имеретинский. В последнее время обеды в Зимнем дворце уже не те, что были в прежнее время, при покойной императрице; чувствуется какая-то натянутость, неловкость, фальшь. С грустью вспоминаешь прошлое.
За истощением толков об экспедиции Скобелева и о похоронах Достоевского город, по обычаю, принялся за мелкие сплетни. Предметом разных злых шуток и клевет сделался бедный генерал Анненков (Михаил Николаевич), с которым Скобелев поступил предательски [и гнусно]: вместо благодарности за оказанные Анненковым существенные услуги (устройство сообщений в тылу действующего отряда) Скобелев, неизвестно ради каких побуждений, не донес о ране Анненкова и возбудил какие-то насчет этой раны сомнения. Рана Анненкова сделалась предметом всяких двусмысленных шуток не только в салонной болтовне, но и в газетах
[99]. Я старался сколько мог защитить Анненкова от злословных намеков; поддержал его и великий князь Михаил Николаевич; и результатом стало то, что государь принял Анненкова весьма милостиво, почти час разговаривал с ним и слушал его рассказы.
Другим предметом городских толков был Годичный акт в университете в прошлое воскресенье, 8 февраля. Двое или трое из студентов-евреев вздумали с хор крикнуть и бросить листки с воззваниями против министра народного просвещения и университетского начальства. Суматоха была скоро прекращена самими студентами, которые вытолкали нарушителей порядка, а на другой день избили их, не ожидая приговора университетского суда. Тем дело и кончилось. Сабуров видит в этом случае благоприятный признак в смысле настроения большинства студентов; но в городе рады из мухи сделать слона и ухватились за университетскую историю, чтобы посплетничать на Сабурова. Прежние клевреты графа Толстого злорадствуют.
В политике тишь и пустота. В Константинополе должны начаться переговоры с Портой о разграничении ее с Грецией. Бисмарк согласился стать во главе новой дипломатической кампании, между тем как Англия стушевалась, занятая своими домашними заботами: делом ирландским и военными неудачами в Капской колонии
[100].
12 февраля. Четверг. По окончании моего доклада государь призвал в кабинет барона Шернваль-Валлена (статс-секретаря по делам Финляндии), чтобы разрешить возникший между ним и мною щекотливый вопрос о сумме в 40 тысяч марок, назначенной финляндским сенатом в виде добавочного содержания военному министру и на его расходы по делопроизводству относительно вновь учреждаемого финляндского войска. Я отказался от этой подачки сената, заявив, что по высочайше утвержденному положению о финляндских войсках на русского военного министра никаких особых обязанностей не возложено, а потому и в особом по этим войскам делопроизводстве надобности не предвидится.
