«Это все из-за тебя, – мысленно упрекнула я Каэля. – Из-за тебя, и твоего Трибунала, и твоей проклятой Книги заповедей». По слухам, его тело оказалось настолько чистым, что не подверглось разложению, и хранится в стеклянном гробу где-то в горах, свежее и юное, как в тот день, когда Эмпирея впервые призвала его на службу.
Где бы ни покоился Основатель, я всей душой надеялась, что он гниет.
Конрад захныкал, и я неуклюже обняла его за плечи, стараясь не замечать, как он съеживается от моего прикосновения.
– Все образуется, – шепнула я.
– Откуда тебе знать? – всхлипнул он.
Вскоре вернулся Келлан. Он молча подозвал нас и повел кружным путем. Мы начали спускаться по черной лестнице, но, услышав голоса, замедлили шаги. Этажом ниже кто-то хохотал и громко описывал, что сделает со мной, когда найдет. Мы попятились и замерли на месте, Келлан загородил нас собой. Когда путь наконец был свободен, он сказал:
– Нам туда. Не отставайте!
Не успели мы добраться до следующего этажа, как до нас долетел крик:
– Куда? Стоять!
Мы остановились. Мое сердце билось в бешеном ритме. Подняв глаза, я увидела, как мелькнуло в соседнем коридоре изумрудное платье. Преследователи ринулись туда.
– Эмили, – прошептала я.
– Она решила отвлечь их. Выиграть для нас время.
Мы пустились вниз по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки, и через черный ход попали в аптекарский сад. Я подхватила Конрада на руки, и мы помчались к сараю. Торис уже заложил карету и ждал на козлах.
– Вы опоздали, – сказал он. – Залезайте.
Келлан усадил Конрада рядом с Лизеттой, которая тут же принялась с ним сюсюкаться.
– Какой ты у нас храбрый мальчик! Ну-ну, не плачь, мой сладкий. Я тебя в обиду не дам.
Я плюхнулась на сиденье напротив и обхватила себя руками, а Келлан оседлал Фаладу и приготовился сопровождать карету верхом.
– Поехали! – бросил он.
До ворот было далеко, а наш путь пролегал мимо той части двора, где вокруг высокого столба из веток и бревен сложили огромный костер. Собралась большая толпа. Яростно размахивая зажженными факелами, народ скандировал: «Сжечь ведьму! Сжечь ведьму!»
У ворот экипаж остановили люди в сутанах.
– Нам приказано никого не впускать и не выпускать, пока ведьму не словят.
Я поджала колени к груди и стала разглядывать цветочный узор на поблекшем платье Лизетты. «Только не заглядывайте внутрь», – взмолилась я про себя.
Голос Ториса звучал строго и властно:
– Я лорд Торис де Лена, магистрат и носитель крови Основателя. В карете моя дочь, и я хочу увезти ее подальше от насилия. Не задерживайте меня понапрасну. Иначе вы пожалеете, – спокойно добавил он.
Повисла пауза, потом послышался скрип железных ворот. Когда карета тронулась, я задержала дыхание и отвернулась от окна. Но не успела я вздохнуть с облегчением, как рядом возникла Предвестница. А секунду спустя растворилась в воздухе.
Закрывая за нами ворота, клирики возбужденно переговаривались:
– Вот дела! Ее схватили!
– Слава Эмпирее! Наконец-то ведьма сгинет!
Карета набирала ход, но я приоткрыла дверцу и выглянула наружу, а затем хрипло застонала.
Разъяренная толпа привязывала к столбу девушку. Девушку в изумрудном платье.
– Нет! Стойте! – крикнула я. – Остановитесь! Мы должны вернуться! – Но даже если мои вопли не утонули в стуке копыт, Торис не обратил на них внимания.
В панике я выбралась на подножку кареты, чтобы спрыгнуть на землю и побежать обратно, но ко мне уже несся Келлан верхом на Фаладе. Келлан подхватил меня с подножки и усадил перед собой в седло.
– Поздно возвращаться. Она позади тебя. Это ее дар, Аврелия. Дар! Не трать его впустую.
Я уткнулась лицом в его плащ и заплакала. Мы завернули за угол, и костер скрылся из виду. Только оранжевый столб пламени высился над городскими крышами и уходил в небо.
8
На исходе второй недели, изнуренные, промокшие до нитки и поникшие духом, мы добрались до опушки Черной Чащи. Мы проделали трудный путь: днем шли по извилистым проселочным дорогам Ренольта, ночами ютились в болотистых оврагах. Ели все, что Келлану удавалось поймать: в лучшем случае – куропаток и старых сморщенных зайцев, в худшем – мелких грызунов. В Трибунале, видно, поняли, что сожгли не ту девушку. Несколько раз за нами посылали отряды, поэтому мы перестали разводить костры и начали собирать съедобные травы. Кроме самых ранних, ярутки и клевера, питаться было нечем. Карету мы бросили. По весне дороги развезло, и в один прекрасный день она погрузилась в топкую грязь по самые окна. Как мы ни старались, вытащить ее не удалось. Келлан бы не отступился, но я настояла на том, чтобы продолжить путь верхом. Мы не первые потерпели бедствие на этом месте, и я не горела желанием пополнить ряды чахлых, распухших призраков, беспомощно цеплявшихся руками за размякшую почву. Мы еще легко отделались.
Я вела счет времени уже не со страхом, а с вялой отрешенностью. Наступил первый день четвертого месяца, до свадьбы оставалось четыре недели.
Лишь один из нашей компании не поддавался унынию. С каждым днем Торис становился все бодрее. Часто он насвистывал себе под нос мелодию ренольтской народной песни, а когда на горизонте показались очертания леса, стал напевать слова:
«Ты в Черную Чащу, дитя, не ходи.
Там страшная ведьма живет.
Ты к дому ее не подходи,
Не то в пироге запечет.
Узнаешь ее ты по белым зубам,
По красным глазам, по черной душе.
Но если ее повстречаешь ты там,
Домой не вернешься уже».
Он затянул было второй куплет, о проклятом всаднике без головы, когда я не выдержала и сказала:
– Прошу, увольте.
Он вызывающе осклабился, но петь перестал. Зато свистел всю оставшуюся дорогу.
В ту ночь мы разбили лагерь на опушке леса, недалеко от берега реки Сентис, и впервые за долгое время развели костер. Келлан наловил окуней, смастерив крючок из сережки Лизетты, а леску – из длинной нити от подола ее изрядно потрепавшегося платья. Она громко сокрушалась о своих потерях, но, получив порцию жареной рыбы, тут же умолкла. Так сытно мы не ели с самого Сирика.
Конрад быстро расправился с ужином и уснул, положив голову Лизетте на колени. Со дня отъезда мы обменялись лишь парой слов. Когда на него никто не смотрел, он часто беззвучно плакал. Крупные, круглые слезы катились по его щекам, а он торопливо утирал их ладонью. Несмотря на утомительное путешествие и первую в жизни разлуку с матерью, он ни на что не жаловался. Я мечтала утешить его, но держалась в стороне; для этого у него была Лизетта. После ужина она бережно перенесла Конрада на лежанку, укрыла пледом, легла рядом и тоже уснула.
