Весь город высыпал на улицы, чтобы поглазеть и подивиться на ливень, все перешептывались и тыкали пальцем в одном направлении. Вскоре над крышами домов показались три лошади, но теперь их прежде безупречный мрамор был испорчен следами пламени. В переулке я заметила серебристо-белого жеребца, эмпирейца, но он был мне незнаком. Я уставилась на него, разинув рот. Я использовала Фаладу, чтобы отменить одно из двух завершенных жертвоприношений. Чтобы вызвать такое, смерти одной лошади должно было быть недостаточно.
Я почувствовала, как кто-то взял меня за локоть, обернулась и увидела Кейт. Ее личико с высокими скулами под промокшим капюшоном было омрачено тревогой.
– Эмили, – с серьезным видом сказала она. – Не ходи туда. Обещаю, тебе не захочется на это смотреть.
Мне стало нечем дышать. Я оттолкнула ее и стала пробираться сквозь сгущавшуюся толпу.
Я знала, что случилось что-то ужасное, чувствовала это нутром, но увидеть такое была все же не готова. Продолжая в беспамятстве переставлять ноги, я безутешно взвыла.
Прибитая гвоздями к перемычке над воротами подъемной решетки, висела голова некогда белой лошади. Ее губы навеки застыли в страшном крике, обнажив зубы, а прекрасная грива была перепачкана змеевидными завитками крови. Кровь забрызгала мрамор, черные следы были повсюду, как страшные пятна от ударов молнии. С ее губ падали капли крови и дождя, образуя красные ручейки, которые текли по булыжной мостовой. Призраки ворот бесцельно бродили под этим гротескным зрелищем, безразличные и к смерти, и к ливню.
Я будто сквозь туман видела, как Ксан и Натаниэль спешат ко мне сквозь толпу, как Ксан прикрывает мне ладонью рот, пытаясь заглушить жуткие звуки, вырывающиеся из моего горла. Я не могла отвести взгляд. Фалада была мертва. Мертва.
– Эмили, перестань. Пожалуйста. Ты привлекаешь внимание.
– Не трогай меня.
– Эмили, просто замолчи…
– Не трогай меня!
Натаниэль схватил меня в охапку с такой легкостью, будто я была бьющимся в истерике ребенком. Я боролась с ним, но этот мужчина, казалось, был сделан из гранита. Он будто вообще не замечал моего сопротивления. Когда он снова опустил меня на землю, мы уже отошли достаточно далеко, чтобы не ловить на себе любопытные взгляды. Кейт и Ксан следовали за нами по пятам.
– Как ты посмел! – бросила я, кипя от ярости.
Лицо Ксана было маской спокойствия, что разозлило меня еще больше.
– Это то, что мы пытались предотвратить, Эмили… Кровоточащие звезды. Должно быть, они поняли, что мы задумали, после того, как убили одну лошадь. И даже несмотря на то, что Фалада была замаскирована, они, вероятно, наложили заклинание и сумели увидеть ее сквозь маскировку. – Он выругался. – Мне очень жаль, что с твоей лошадью произошло такое, но ты должна понимать, что сейчас у нас есть проблемы посерьезнее…
– Тебе жаль? – От дождя и слез щипало в глазах.
– Я тоже расстроен. Нам следовало сделать это самим. Тогда она, по крайней мере, ушла бы гуманно, но у нас не получилось…
Я накинулась на Ксана. Я не представляла, что собираюсь сделать, но мне так и не удалось подобраться к нему достаточно близко, потому что путь к Ксану преградил Натаниэль. Наткнувшись на стража, я была вынуждена отступить и стала метаться туда-сюда на своей стороне.
– Это у тебя не получилось! – Я тщетно пыталась вытереть глаза мокрым рукавом. Мой подбородок дрожал. – Я едва не убила себя, прорабатывая твое заклинание, потому что ты сказал, что защитишь ее, а сам этого не сделал. Я даже не знаю, почему поверила тебе, ведь ты даже себя защитить не в состоянии. Для этого ведь существует Натаниэль, не так ли? Он следит за тем, чтобы с твоей головы не упал ни один волосок и чтобы тебе никогда не пришлось самому марать руки.
Ксан произнес спокойным, страшным голосом:
– Тебе лучше уйти. Успокойся, и мы поговорим, когда ты снова придешь в себя.
– Хорошо, я уйду, – сказала я. – Но это… с этим покончено. С тобой покончено!
– Эмили, – сказала Кейт, – подожди!
– Если она хочет уйти, – возразил Ксан, – пусть уходит.
* * *
Вернувшись в домик, я, переполненная эмоциями, с оглушительным стуком захлопнула за собой дверь и навалилась на нее с внутренней стороны. Ярость схлынула, оставив после себя пустоту и измождение. Моя промокшая одежда липла к телу, и я замерзла. Развязав ленты корсета и платья и сняв его, я бросила одежду прямо там, где стояла, и подошла к камину, оставшись в одной белой сорочке. Дрожа всем телом, я присела возле огня и убрала с глаз мокрые пряди волос.
Вокруг меня валялись листы бумаги, упавшие с колен Ксана тем утром. Я собрала их, просто чтобы убрать с пола, но поняла, что не смогу отложить, не просмотрев. Первые два листа представляли собой угольные наброски мерцающего города, каким мы видели его с высоты вчера вечером. Детали, без труда схваченные рукой Ксана в дерзкой, драматичной манере. На третьем листке были изображены руки – мои руки. В одной из них был кинжал из луноцита. А в другой – ничего, кроме ручейков черной крови, стекающей между длинными белыми пальцами.
Отложив рисунки, я стала рассматривать свои ладони. Вчерашний порез затянулся и превратился в тонкий красный рубец. Я сжала пальцы в кулак, чтобы спрятать этот след и вместе с ним старое знакомое чувство стыда. В голове зазвучало отдаленное эхо лихорадочных выкриков толпы: «Ведьма! Ведьма! Ведьма!»
Тут я заметила краешек еще одного рисунка, который я не заметила, пока перекладывала листы. Я вытянула его из стопки и резко поднялась на ноги. У меня закружилась голова. Мне захотелось навеки стереть этот образ из своей памяти, и при этом я не могла оторвать от него глаз.
Распущенные волосы девушки на рисунке разметались вокруг лица облаком; ее глаза были широко открыты, а рот распахнут в крике. От чего она кричала, от боли или от экстаза – оставалось неясным. Здесь не было красоты и изящества, как на том рисунке, где Ксан детально прорисовал ладони. На этом наброске пальцы девушки выглядели грубыми, тугими и скрюченными, как когти. Щеки и глаза были подчеркнуты пещристыми тенями, отбрасываемыми языками пламени от сгорающих в чаше крови и волос.
Ничего удивительного, подумала я. Ничего удивительного в том, что они нас ненавидят. Ничего удивительного в том, что они нас сжигают. Ничего удивительного в том, что Эмпирея хочет избавить от нас землю. Эта… эта девушка… это была мощь, опасность и смерть.
Она была той, кого Ксан увидел, глядя на меня.
Я бросила рисунок в огонь. Пока он горел, я встала на колени и собрала остальные рисунки, после чего тоже сожгла их.
Огонь ревел в камине, и я раскраснелась от этого удушающего жара; пламя словно поглощало и меня, будто я и мое изображение были неразрывно связаны между собой. Задыхаясь, я выскочила обратно под проливной дождь и на этот раз не остановилась на пороге. Я бежала мимо леса, мимо пруда, вниз – вдоль водосточной трубы и прохода за ней.
