Натаниэль поднес факел к погребальному костру, другой рукой крепко прижимая к себе дочь. Ксан помог ему оттолкнуть плот от берега, и мы смотрели, как он отплывает вместе с Кейт, выбрасывая в туман красные звездочки искр, пока плот совсем не исчез из вида.
27
Следующим вечером я увидела Ксана, стоявшего перед моей дверью и словно размышляющего, постучать ему или уйти. Кажется, он выбрал последнее, но, развернувшись, наткнулся на меня: я подходила к дому по тропинке позади него. После того как я рассказала ему о том, что случилось с Кейт, Ксан ушел, чтобы попытаться привлечь Дедрика к правосудию, а я весь день провела с Натаниэлем. Помогала ему менять Элле пеленки, одевать девочку, кормить моим заговоренным молоком и укачивать. Я оставалась с ними, пока они вдвоем не уснули.
Замедлив шаг, я остановилась.
– Наверное, мне не следовало приходить, – начал он. – Я знаю, что не должен тебе докучать. Но день выдался очень тяжелым, и я не знаю, куда еще идти. – Он посмотрел на меня сквозь пряди своих темных волос. – Именно сюда я приходил каждый раз, когда мне требовалось спокойное место. Подумать, порисовать.
Я сказала:
– Ты можешь поступать так и дальше. – Я подошла к двери, открыла ее и отступила на пороге в сторону, пропуская его.
Поначалу мы неловко молчали. Он уселся на стул со своей бумагой и углем, а я развела огонь и налила в чайник воды. Но смущение быстро улетучилось, и мы погрузились в свои дела. Он приступил к зарисовкам, а я стала за ним наблюдать.
Когда засвистел чайник, мы дружно подскочили.
Я наполнила две чашки. Одну взяла себе, а другую поставила на стол рядом с ним.
– Можно взглянуть? – спросила я.
Он кивнул и откинулся на спинку стула. Я робко перегнулась через его плечо, чтобы посмотреть на рисунок, и у меня перехватило дыхание.
Это был портрет смеющейся Кейт, вырванный из какого-то светлого уголка в его памяти. Прозрачный и живой портрет, полный жизни и цвета, – настоящее мастерство, если учесть то, что он был выполнен в черно-белой гамме.
Наконец я снова обрела способность говорить:
– Я знаю, что здесь принято сжигать усопших и что мы проводили ее достойно… Но какая-то часть меня считает, что она, – я покраснела и с трудом сглотнула, – что она заслуживает чего-то большего. Чего-то, что отметило бы ее уход. Что напоминало бы о ней. – Я нервно рассмеялась. – Думаю, во мне говорит ренольтская кровь. В Ренольте надгробный камень – что-то вроде трофея добродетели. Чем он больше, тем лучше. – Я барабанила пальцами по краю чашки. – Она заслуживает памятника. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Понимаю. – Ксан долго смотрел на меня, а затем поднялся на ноги. – Ты не против немного пройтись?
* * *
Мы прошли мимо канала, направляясь в лес. Местность была скалистой, и наша тропа резко поднималась в гору, почти неразличимая в низком и густом тумане. Ксан уверенно двигался вперед и с легкостью прокладывал себе дорогу сквозь заросли вечнозеленых деревьев, которые теперь были коричневыми. Взглянув на них, он прервал тишину.
– Знаешь, если бы не все это, – он взмахнул рукой, указывая на стволы-скелеты, – я бы, честно говоря, хотел, чтобы стена пала.
– Желаешь оставить Аклев без защиты? Чтобы любой мог сюда войти, когда ему заблагорассудится?
– Да, – ответил он. – Только представь, как сильно изменился бы Аклев, если бы стены не было. Подумай, сколько мы из-за этого упускаем: мы ничего не знаем о других видах искусства, новой мысли и новых веяниях…
– И об опасностях, – заметила я. – Стена – это в том числе и защита.
– Однако же самая большая угроза, которой когда-либо подвергался этот город, таилась внутри, а не снаружи.
– Все улажено? – осмелилась спросить я. – Дедрика арестовали?
– Почти вся стража отбыла с королем на охоту, но мне удалось нанять – считай, подкупить – нескольких человек из тех, что остались. Когда они за ним явились, он по-прежнему находился в святилище, как ты и предполагала. Твое заклинание сработало на славу: они смогли вытащить его наружу лишь тогда, когда надели на него цепи. Сейчас он в темнице. Завтра я его допрошу. Если у меня все получится, до следующего Дня Истца он не протянет. Ух ты, смотри туда!
Я споткнулась об узловатый корень, но Ксан успел подхватить меня под руку. Он увидел новую пропитавшуюся кровью повязку на моей ладони.
– Накладываешь заклинания без меня? – спросил он.
– Хочешь, чтобы я этого не делала?
– Я не настолько глуп, чтобы говорить тебе, что делать и чего не делать.
– Это для Натаниэля и Эллы, – сказала я. – Но это было не совсем заклинание. Скорее… молитва. Чтобы они обрели покой теперь, когда Кейт в объятиях Эмпиреи.
Он одобрительно кивнул.
– Пусть обретут мир, даже если мы этого сделать не можем. Я никогда себя не прощу. За то, что решил последовать за королем, хотя чувствовал, что это неправильно.
– Моя доля вины в этом тоже есть. Я слишком поздно обо всем догадалась, – со вздохом призналась я. – И сама проводила ее почти до самой двери Дедрика.
Мы остановились на крутом склоне холма, возле проема, похожего на вход в пещеру. Нагнувшись, он произнес.
– Мы на месте. Иди за мной.
Оказалось, что это вовсе не пещера, а короткий, неглубокий проход, который вскоре расширился и привел к лугу под открытым небом, защищенному со всех сторон скалами. Я вошла в освещенный луной круг. У моих ног клубился туман. Куда бы я ни свернула, всюду в блуждающих вихрях тумана я натыкалась на надгробия. Здесь не было ни огороженных участков, ни помпезных памятников: немного камня, гниющих досок и несколько грубо высеченных статуй. Большая же часть могил напоминала холмики, опознавательные знаки которых давно пали жертвой времени. Но в отличие от ренольтских кладбищ, где духи слоняются среди роскошно-хвастливых могил, здесь было тихо – никаких звуков, никаких разбуженных душ.
– Здесь никто не похоронен, – сказала я, снова и снова озираясь по сторонам. Нет душ – значит, нет и тел. Это место было создано для живых, а не для того, чтобы служить прибежищем мертвым.
– Верно, – сказал он. – На старых картах это место называлось Ad sepulcrum domini quod perierat, Могилой Потерянных. – Он посмотрел на затянутую туманом усыпальницу. – Город Аклев всегда сжигал своих мертвых. Считалось, что тем самым мы помогаем духу умершего поскорее отправиться в объятия Эмпиреи, и заслужить такие проводы было большой честью. Но во время войн тела убитых находили не всегда. Плоты самых благородных воинов сжигали пустыми. Что касается бедных солдат, пленников или тех, кто сам лишил себя жизни, а не пал от руки врага… для них ничего не делалось. Им не воздавали честь; их уход из жизни – какой бы идеальной она ни была – никак не отмечали. Они просто… уходили.
