– Вам не придется оставлять ваши семьи, – я быстро вскакиваю на ноги, и Бастиан с Ватеей без раздумий следуют за мной. Однако Феррик не спешит подниматься. Прищурившись, он рассматривает Зейл с напряженным выражением лица. – Где нам найти Кавена?
Зейл замирает, расправив плечи и выпрямив спину. Она смотрит на нас, сжав губы в тонкую линию. Ее глаза задерживаются на Бастиане, и на секунду мне кажется, что она откажется от нашей помощи. Что она позовет других и прикажет им избавиться от нас. Но она тоже встает с пола и говорит:
– Он за лесом. Но вы должны знать, что ночи на Зудо холодные и опасные. В такой одежде вы долго не продержитесь. Наша больничная палата пуста, и вы четверо можете остаться на ночь. Мы можем предложить совсем немного, но если вы собираетесь помочь нам – позвольте и нам оказать вам помощь.
Хотя Феррик выглядит обеспокоенным, а Бастиан не может смотреть Зейл в глаза – моя одежда все еще мокрая, а в волосах запутались склизкие водоросли. Никому не станет легче, если мы заблудимся в темноте или замерзнем в лесу.
Поэтому я принимаю предложение Зейл и следую за ней к выходу из дома.
Снаружи нас ждут несколько десятков человек, которые даже не пытаются скрыть, что подслушивали наш разговор. И хотя они не отводят от нас пристальных глаз, их головы едва заметно склоняются в безмолвной благодарности, когда мы проходим мимо.
Это совсем маленькая крупица доверия, и все же это доверие моего народа. Гордость обжигает мои щеки и ускоряет мои шаги. Я склоняю голову в ответ, прежде чем нас с Ватеей проводят в одно здание, а Феррика и Бастиана – в другое. Возможно, со стороны это кажется сущей ерундой, но я собираюсь использовать их доверие как броню и судьбу моего королевства как свою силу. Придет завтрашний день, и Кавен больше не будет угрозой, а я восстановлю это королевство.
Глава 27
Я надеялась, что ванна поможет мне чувствовать себя чище. Но когда мокрые пряди волос падают на мои руки, которые я держу перед собой, я вижу только кровь, которую мне уже никогда не отмыть.
Я начала учиться магии души еще в детстве: одни из моих ранних воспоминаний сформировались во время долгих ночей, проведенных в тюремных коридорах вместе с отцом. Тогда я верила каждому его слову: то, что мы делаем, необходимо для защиты королевства. Благополучие всей Визидии гораздо важнее, чем уничтожение одной испорченной души.
Я снова думаю о той ночи, когда я впервые помогла казнить человека. Много лет я не возвращалась к этим мыслям, но с тех пор, как я потерпела неудачу во время своего выступления, это воспоминание словно преследует меня. Закрыв глаза, я вижу пятилетнюю девочку, которая стоит в тюремной камере рядом со своим отцом. Я вспоминаю, как кровь женщины текла по моим пальцам, когда я прижимала лезвие к ее руке, и как в тот самый момент магия вцепилась в меня, словно призрачный зверь, немедленно укоренившийся в моей душе. После этого я мучалась несколько недель, борясь с магией и заставляя зверя сосуществовать с моей душой, а не поглощать ее.
Я думала, что все делаю правильно. Я терпела боль, стиснув зубы, чтобы моему королевству не пришлось страдать.
Но это была ложь. Все, что отец когда-либо говорил о магии и наших обязанностях, было ложью. И я верила каждому слову, потому что доверяла ему больше всех на свете. Он был не просто моим отцом. Он был моим вдохновением. Я хотела стать таким же правителем, как он: любимым и уважаемым среди народа.
Мой искаженный и ограниченный взгляд на мир только помогал ему кормить меня ложью.
Моя грудь вздымается от рваных вздохов, а по моим щекам катятся слезы. Я даже не пытаюсь их сдерживать.
Прямо за этой стеной кипит жизнь, наполненная множественной магией, и души этих людей совершенно целы. Их тела не истощены. С ними все в порядке.
Я вытираю слезу, и она скатывается с моих пальцев, но вместо прозрачной капли я вижу кровь первой женщины, которую я казнила, ползущую по моему пальцу, как змея.
Если ее смерть была нужна не для безопасности Визидии, то для чего?
Услышав, как скрипит моя дверь, я быстро вытираю глаза и тру ладони о штаны. Я ожидаю увидеть свежую и чистую Ватею, но вместо нее в комнату без стука вваливается Бастиан. Он смотрит на меня, и его лицо мрачнеет.
– Ты плачешь? – спрашивает он слегка невнятным голосом.
Я отворачиваюсь, чтобы он не видел мои раскрасневшиеся глаза, и прижимаю дрожащие руки к своей койке.
– Боги, что ты делаешь? Убирайся! У нас нет времени на всякую ерунду.
– Это не ерунда, – когда я указываю на флягу в руках Бастиана, его лицо искажается от того, как сильно он нахмурил брови. – Это – жидкая храбрость. Вот, я принес тебе немного.
Я хочу снова закричать на него, но слова застревают у меня в горле, когда я вижу его налитые кровью глаза, так похожие на мои собственные. Я знаю, что это вовсе не из-за алкоголя.
Я медленно беру флягу у него из рук и откидываю крышку, вдыхая резкий и сладкий запах рома.
– Где ты это взял? – спрашиваю я, чувствуя, как мой рот горит даже от одного глотка, и возвращаю флягу Бастиану.
– Я пират, – с горечью отвечает он, практически выплевывая последнее слово. – У каждого пирата есть фляга.
Он делает глоток, и снова наступает моя очередь. В этот раз я пью гораздо смелее.
– Если ты пришел за тем, чтобы продолжить то, что мы начали в твоей каюте на корабле, – ты выбрал неподходящее время.
Бастиан морщит нос.
– Я здесь не для того, чтобы дурачиться. Просто есть кое-что… – его слова прерываются резким выдохом. Зажмурив глаза, Бастиан прижимает руку ко лбу. По его щекам стекают капли пота, и он морщится, стараясь набрать в легкие побольше воздуха.
Я бросаю флягу на койку, чтобы схватить его за плечи и помочь ему удержаться на ногах.
– Бастиан? Дыши! Что происходит?
Он замирает в моих руках и остается неподвижен еще какое-то время, пока его дыхание не приходит в норму, а мышцы не начинают расслабляться. Когда Бастиан снова поднимает голову, в его глазах блестят слезы, а голос дрожит.
– Меня не должно быть здесь. Я не должен был возвращаться.
Я помогаю ему выпрямиться и молча протягиваю флягу. Он осушает ее до дна, а затем достает из кармана еще одну.
– Храбрость, – говорит он. – И лекарство. Я слишком далеко от своего проклятья.
Мне жаль, что он испытывает такую боль, но я не позволяю ему пить из второй фляги, настойчиво опуская ее вниз.
– Завтра ты должен быть в трезвом уме, – я стараюсь говорить строго. – Я понимаю, что тебе больно, но ты должен с этим бороться. Осталась всего одна ночь.
Бастиан не спорит со мной. Его лицо искажается, и он роняет флягу мне в руки с отрывистым вдохом. Какое-то время он молчит, уставившись на дверь, словно хочет прожечь ее взглядом. Но затем его плечи понуро опускаются.
