Колдер усмехнулся.
– Согласись на это хотя бы ради денег, – предложил я.
– Почему же ты сам ради этого не согласишься?
– Если я даю советы, это еще не значит, что сам бы им последовал.
– Дело вовсе не в деньгах, а в… удовольствии, которое я могу получить от этого. В самом процессе заключается суть: в блаженстве и свободе с легкостью, которую я могу ощутить благодаря этой роли, стать на секунды другим, забыв о себе настоящем.
– Смотри не потеряйся в этой роли.
Колдер умел толкать красивые речи, и при всей моей всеобъемлющей душевной гнили до сердца смогла добраться чистейшая игла восхищения и пронзить его насквозь.
– Почему ты не хочешь играть? – спросил меня Колдер.
– Почему? Потому что… меня не привлекает эта роль. Даже за деньги.
О, если бы это была единственная причина! Эта роль была не столько непривлекательная, сколько пугающая и непривычная мне, а сыграть ее на пару с Колдером – некогда раздражающим незнакомцем, который за время нашего общения не смог стать менее раздражающим, – для меня невыносимо и тяжело почти физически. Но это были лишь два ножа, запущенных в мою крохотную уверенность в принятии этого вызова самому себе. Третьим был этот парень, точнее, не он лично – это был таинственный симбиоз ненависти и зависти к нему, смешанных до состояния однородной массы, с восхищением и симпатией.
– Ты даже не читал сценария, – напомнил мне Колдер с улыбкой.
– Вот именно. Ты, может, и готов сыграть что угодно и с кем угодно, лишь бы закрепиться, но я пас. В последнее время, признаться честно, меня вообще не тянет ни к музыке, ни к актерской игре.
Я не собирался признаваться в последнем, но горькое осознание смерти моей любви к кино было столь терпким и невыносимым, что оно само незаметно, не спрашивая одобрения, дало себе волю и стало частью воспоминаний ненужного человека.
Но действительно ли ненужного?
Колдер выпрямился, и я заметил в его широко раскрытых глазах испуг.
– Почему ты больше не хочешь играть?
– Пропала страсть, ослепленная разгорающейся любовью к музыке, которая тут же померкла от осознания неспособности заниматься этим. И вот я ни с чем.
«Сказать по правде, я был почти уверен, что, если начну делать успехи в музыке уже сейчас, поставив свой хрупкий, тихий голосок на сносный уровень, через пару лет перенесу еще одну смерть – смерть страсти к музыке. И тогда останусь я один, и дело вовсе не в деньгах, а в любимом занятии, ведь это занятие – мой плот, мое укрытие, мой канат, по которому я медленно ползу вверх в надежде найти там себя и стать счастливым. Один канат был на грани разрыва, и я готовился схватиться за соседний. А если однажды все канаты закончатся? Они, и лишь они, не давали мне свалиться в пропасть отчаяния. Ганн протягивал мне руку, но я отказывался принимать ее, ибо был не готов цепляться за жизнь другого человека, делая его ее смыслом. Люди более хрупкие, чем цели и мечты, и связывать свою жизнь с ними равносильно самоубийству и добровольному соглашению на вечные страхи и мысли: „А если он умрет, что же буду делать я?“»
Так Ганн связал себя со своей дочерью, и взгляните, что с ним стало! Не проходит и пяти минут, чтобы он не задумался, какой жизнь будет без его девочки. Он рисовал картины ее смерти каждый день, пытаясь подготовиться к принятию каждой, но мы оба знали, что, когда придет время, все полотна смоются его горькими слезами.
– У меня тоже такое бывает, – ответил Колдер тише, но в его глазах ни на секунду не угасала надежда, которую он, казалось, хотел передать мне. О милый парень, какое бесполезное занятие! – Но это проходит. Я думаю, ты просто не нашел роль, которую хотел бы сыграть. Роль, которая смогла бы вернуть тебе интерес, – он усмехнулся собственной мысли. – Думаю, что тебе стоит принять предложение Кавилла. Мне самому страшно, но сейчас у меня период поисков себя и тех, с кем мне было бы хорошо. Я видел фильмы с твоим участием. Большинство ролей и правда скучные. Понимаю, что для Голливуда клишированные герои – беспроигрышный вариант, но так ведь будет не всегда. Однажды люди начнут искать что-то новое, почувствовав, что им недостаточно того, что уже видели. И они обязательно найдут фильм Кавилла и скажут: «Вау, это было круто. Это я запомню надолго».
Интересно, слышал ли Колдер свои слова или он, как и я, говорил не думая? Потому что его речь была верна.
– Стоит ли жертвовать ради будущего, которое ты, возможно, никогда не увидишь? – спросил я.
– Жертвовать?
– Создавать нечто новое, раскрывать пугающее на первый взгляд, отвратительное для большинства – это жертва, огромный риск. У тебя могут появиться недоброжелатели, на тебя могут наброситься прямо на улице и избить, и о чем же ты будешь думать под градом сыплющихся ударов: «Зато в будущем люди будут мной восхищаться, и я изменю многих в лучшую сторону»?
Я видел, как уверенность в глазах Колдера срывается вниз, как с обрыва, но она тут же, словно найдя точку опоры, вновь взлетела вверх:
– Во время войны солдаты не думают о том, что они делают сейчас. Они думают лишь о том, что ждет их и весь мир впереди. Думай они в первую очередь о себе, ни за что не пошли бы на войну, где вероятность умереть под шквалом огня в десятки раз больше, чем выжить.
– Получается, мы тоже солдаты? И мы, стало быть, тоже на войне? – Я окончательно вовлекся в наш спор. Колдер заметил мой интерес, повернулся ко мне, закинул руку на спинку дивана и, жестикулируя, ответил со страстным порывом:
– Наша война несколько другая. Мы боремся не за сохранение жизней людей, а за их внимание, за изменение их в лучшую сторону. Мы боремся за свободу мысли, выступаем за духовное обогащение и создаем то, что способно изменить людей, оставить теплое или, наоборот, болезненно теплое воспоминание о наших трудах.
– Получается, мы – манипуляторы?
– Мы – творцы и открыватели. Мы создаем и направляем, а не манипулируем.
– Поразительно, – признался я без задней мысли, – ты и секунды никого не играл, а уже мыслишь как искусствовед с десятилетним стажем.
Колдер улыбнулся, опустив смущенный, благодарный взгляд.
– Разве так думают не все?
– Все думают о деньгах и славе.
– Меня не так учили.
– Меня – тоже, но я сам к этому пришел, и ты, уверен, однажды тоже придешь, когда хотя бы раз, найдя ключ от нужной двери, откроешь ее и обнаружишь за ней стену.
– Я не стану с тобой спорить, потому что только одному Богу известно, что будет.
– О, и как я сразу не догадался, что ты религиозный человек, – я усмехнулся.
– А ты? – спросил меня Колдер с опаской.
– Верю, потому что… боль и отчаяние не могли возникнуть сами.
– Их создают люди. Второе является следствием первого. Они почти неразлучны.
