Роллинс хохотнул. Сегодня его полное тело украшали красная латексная куртка, распахнутая до низа живота длинная рубашка, свободные джинсы и красные туфли с заостренными носами.
– Кстати, милый, – его голос резко потух, – твоя неуловимая была сегодня ночью.
Я старался не показать своей заинтересованности. Достаточно, что я показал ее после той сокровенной ночи.
– И?
– Знаешь, почему клуб пуст? – спросил он, разглядывая зал.
Я выглянул из-за его спины и лишь сейчас заметил, что гости – не кто иные, как полицейские.
«Вот почему недалеко была припаркована полицейская машина».
От закравшегося предположения сердце громко застучало.
– Так что происходит? – спросил я в нетерпении.
– Мой друг, твоя ласточка оторвала себе крылья.
Я повернул голову в сторону, собираясь сглотнуть, но не смог. Я чувствовал, словно, будучи необъятным миром, полным важных и вжившихся в меня душ, теряю одну из них. Она покидает меня, улетает, исчезает у меня на глазах, а я не тяну руки, не кричу, не зову обратно, потому что знаю: она не вернется, даже если захочет.
– Как? – спросил я с тяжелым вздохом.
– Отведала «белого сахара», – он приблизился ко мне и шепнул: – Смесь кокаина и героина. Превысила в три раза смертельную дозу. Она не могла ошибиться. Специально пошла на это.
Не был ли это знак свыше, что о наркотиках пора забыть и лечиться, не столько из-за проигранного пари, сколько ради собственной жизни. Я не мог представить себя после тридцати и с трудом представлял пятью годами раньше, но отчетливо видел, как колю себя одним шприцем за другим, вбираю белоснежный порошок через нос и рот, кладу на язык таблетки. И так до двадцати пяти. С натяжкой добавил год.
Я сказал себе, что начну лечиться, принял вызов, зная, что путь будет нелегок. Но потом вновь задумался, стоит ли тратить несколько лет жизни на мучения, когда могу провести их в блаженстве от одной дозы до другой и за жалкие остатки существования ощутить приторный вкус независимого от желания других своеволия. Я и сейчас так жил, но мама, Ганн, а теперь и Колдер не давали мне покоя.
Фантазии о «белой» жизни прервались просьбой полицейских покинуть клуб из-за оцепления территории. Рядом со входом стояли недовольные, готовые переступить через смерть «ласточки» ради своих удовольствий.
Это был момент, когда я мог узнать ее имя, увидеть тело еще раз и попрощаться с опустевшей оболочкой, но решил: пока не знаю ее имени, пока не видел холодный труп, она будет жить и все так же волновать меня своей загадочностью. Самообман, но так все же лучше. Я не хотел безвозвратно закрывать страничку ее жизни. Оставлю в ней закладку и пойду дальше по своему пути.
Я встретил свою старую компанию, с которой как минимум раз в месяц ходил отдыхать в разные клубы. Сегодня они пришли в PRIVATE CLUB. Узнав о смерти «ласточки», один из них то ли со злорадной усмешкой, то ли с нервным смешком сказал:
– А ведь ты с ней спал.
– Спасибо, что напомнил.
Спустя напряженную минуту я услышал:
– Давайте сходим ко мне домой. Будет классно. У меня полно выпивки. Но это при условии, что в следующий раз вы все меня угостите.
– Годится! – отвечали ему.
И вот уже слышались радостные возгласы на фоне моей неизвестной печали, покинутого посетителями клуба, огней полицейских машин и шепчущихся редких деревьев.
«Почему она оторвала себе крылья?» – вопрос, зажигавший меня как спичку.
Ответ на него пояснял причину, почему я не решался безвозвратно переворачивать ее страницу: она придавала моей жизни маленький смысл, расшевеливала меня, отвлекала от дурных мыслей.
Даже эта временная компания – это крохотный смысл. Я видел, как они живут, их лица, улыбки, слышал смех. Я видел… жизнь. Гнилую, маленькую, пустую, но жизнь. Она протекала у меня перед глазами.
– Кстати, у нас сегодня новенький, – сказал кто-то: то ли Чарльз, то ли Гарри. – Блин, где он?.. А, вот же! Эй! Иди сюда.
Кстати, «Эй» – это иногда и мое имя тоже.
Я поднял равнодушный взгляд. Почти в центр нашего недружного кружка вышел высокий парень. Приглядевшись и узнав в нем своего знакомого, я едва не произнес его имя вслух. Заметив на моем лице удивление, он прикусил губу и посмотрел в сторону.
– Знакомься, Питер, это Колдер. Хотя о чем я? Если верить газетам, вы уже хорошо знакомы.
16
Очередная пустая бутылка отправилась на пол. Внезапный мужской смех заставил вздрогнуть. Испачканные жирными отпечатками некогда белые стены и тусклый свет подозрительно покачивающейся сломанной люстры создавали тоскливую атмосферу. Из-за небрежно разбросанных вещей, раздавленных упаковок чипсов и залитой алкоголем пиццы возникало тошнотворное чувство, что я попал на дешевую вечеринку.
Склонившись и держась за живот, кто-то бросился в ванную, и отвратительный смех дружков бедолаги смешался с не менее отвратительным звуком блевания.
Колдер опустил взгляд и сжал губы. За час нахождения в душной квартире с кучкой недоносков он, очевидно, понял, что лишний. Я же понял, что такие тусовки больше меня не забавляют, не увлекают, не помогают скрываться от реальной жизни с ее бесконечными проблемами и переживаниями. Они лишь освещают их ярким светом, от которого мне не скрыться.
Неужели было время, когда посиделки с пьяными подростками, обсуждения их порочной жизни, перебирание их грязного белья, порой в прямом смысле этих слов, и блевотина увлекали меня?
Но все это померкло на фоне сдержанного Колдера. Единственное, что вызывало во мне интерес в ту ночь, – это его реакции на происходящее: наблюдение, молчание, мимика и взгляд, бегающий от одной безликой фигуры к другой.
Что этот ангел забыл здесь? Иначе его не назовешь. Если бы с нами был художник, рисующий ауры людей, он сотворил бы свой новый шедевр за две секунды: достаточно выплеснуть на полотно черную краску, а где-то справа, подле окна аккуратным движением нанести белый силуэт – Колдера.
Обдолбанные, пьяные, веселые, наши «дружки» ни разу за последние десять минут не взглянули на нас. Я не испытывал желания выпить, а Колдер – дольше здесь находиться.
– Зачем ты сюда пришел? – спросил его я.
Поглядывая на «друзей», он распахнул окно, облокотился о подоконник и сделал пару жадных глотков свежего воздуха, чтобы освободить свои бедные легкие от поглощенной вони сигарет, алкоголя и пота.
– Не знаю, – только и ответил он.
– Хотел приспособиться к нашему обществу?
Я знал, что не остановлюсь на одном вопросе. Стоило ли раскрываться перед ним после того маленького – отныне он казался мне таким – позора? Но происходящее было куда волнительнее, и мой прекрасный товарищ, казалось, разволновался больше меня, когда мы встретились на улице.
