– Ты можешь просто заткнуться и хоть раз дослушать до конца?
Рин замолчала.
– Он был самым прекрасным созданием на свете, – прошептал Нэчжа. – Вот что меня пугало. Говорят, все в семье Инь красивы. Но это потому, что драконы любят красоту, драконы сами прекрасны и создают прекрасное. Когда он появился из пещеры, я думал лишь о том, как ярко сияет его чешуя, как грациозны формы, как он великолепен.
«Но они же не существуют, – в отчаянии подумала Рин. – Драконы есть только в сказках».
Разве не так?
Но даже если она не поверила в рассказ Нэчжи, то поверила в его боль. Она была написана у него на лице.
Что-то случилось тогда, много лет назад. Рин просто не знала, что именно.
– Так прекрасен, – прошептал Нэчжа, хотя костяшки его пальцев побелели. – Я не мог отвести от него глаз. И он сожрал моего брата. За несколько секунд. Ты когда-нибудь видела, как ест дикий зверь? Зрелище не из приятных. Минчжа умер, не успев даже крикнуть. Секунду назад он был рядом, цеплялся за мою ногу, а в следующую превратился в месиво из крови, слизи и обглоданных костей. А потом и этого не стало. Но меня дракон пощадил. Сказал, что для меня уготована лучшая судьба. – Кадык Нэчжи дернулся. – Сказал, что сделает мне подарок. А потом присвоил меня.
– Мне так жаль, – сказала Рин, не зная, что еще сказать.
Нэчжа как будто и не расслышал.
– Мать хотела, чтобы в тот день умер я. Я тоже этого хотел. Лучше бы на месте Минчжи был я. Но эгоистично даже желать смерти, потому что, если бы я погиб, а Минчжа выжил, Повелитель драконов проклял бы его, как проклял меня, коснулся бы его вместо меня.
Рин не смела спросить, что это значит.
– Я кое-что тебе покажу, – сказал он.
Она была слишком ошеломлена, чтобы говорить. Лишь потрясенно смотрела, как Нэчжа дрожащими руками расстегнул рубашку.
Потом стянул ее и повернулся.
– Видишь?
Он показал свою татуировку – лазурно-серебристое изображение дракона. Рин уже видела ее, но Нэчжа забыл.
Она прикоснулась указательным пальцем к голове дракона. Не эта ли татуировка – причина того, что раны Нэчжи так быстро затягиваются? Он как будто способен пережить что угодно – серьезное ранение, отравляющий газ, утопление.
Но какой ценой?
– Ты сказал, дракон тебя присвоил, – мягко выговорила она. – Что это значит?
– Это означает боль. В каждое мгновение, когда я не с ним. Как будто в тело впился якорь и пытается утянуть меня в воду.
Отметина не выглядела шрамом десятилетней давности. Кожа сердито алела как свежая рана. В отблеске солнечного света дракон словно извивался над мышцами Нэчжи, все глубже и глубже пробираясь сквозь саднящую кожу.
– А если ты к нему вернешься? – спросила Рин. – Что тогда с тобой будет?
– Я стану частью его коллекции. Он сделает со мной что хочет, получит удовольствие и никогда не отпустит. Я окажусь в ловушке, потому что вряд ли умру. Я уже пытался. Резал себе вены, но порезы затягивались быстрее, чем успевала вытечь кровь. Я прыгал с Красного утеса, и боль была такой, что я даже думал, будто в этот раз мне удалось, но всегда приходил в себя. Думаю, Дракону я нужен живым. По крайней мере пока я к нему не вернусь. Когда я впервые увидел тот грот, по всему полу пещеры были лица. Я не сразу понял, что мне суждено стать одним из них.
Рин убрала ладонь, подавив дрожь.
– Ну вот, теперь ты знаешь, – сказал Нэчжа и опустил рубашку. Его голос стал тверже. – Это вызывает у тебя отвращение, и не пытайся утверждать обратное – я вижу по твоему лицу. Мне все равно. Но только не пересказывай никому мои слова и не смей называть меня трусом.
Рин поняла, как следует поступить. Нужно извиниться. Теперь, когда она знает про его боль, нужно попросить прощения.
Но его манера говорить тоном мученика, словно она не имеет права задавать вопросы, словно он делает ей одолжение своим рассказом… Вот что ее разъярило.
– Это не вызывает у меня отвращения, – сказала она.
– Разве?
– Это ты отвратителен. – Рин изо всех сил старалась говорить ровным тоном. – Ты ведешь себя, словно тебе подписали смертный приговор, но это не так. Ведь твой дракон еще и источник силы. И не дает тебе погибнуть.
– Это мерзость.
– По-твоему, я мерзость?
– Нет, но…
– Значит, если я вызываю бога – все нормально, но ты слишком хорош для такого? Тебе самому-то не противно?
– Я не это имел в виду…
– Но подразумевал.
– Для тебя все по-другому, ты сама выбрала этот путь.
– Думаешь, от этого боль меньше? – Теперь Рин уже кричала. – Мне казалось, что я схожу с ума. Долгое время я не могла отличить собственные мысли от тех, что внушил мне Феникс. И это больно, Нэчжа, так что не говори, будто я ничего об этом не знаю. Были дни, когда мне хотелось умереть, но мы не можем умереть, мы слишком сильны. Твой отец сам так сказал. Когда ты обладаешь подобной властью и на кону такая ставка, нельзя просто сбежать.
– Ты думаешь, я пытаюсь сбежать? – рассвирепел Нэчжа.
– Я знаю одно – сотни солдат лежат на дне озера Боян, и ты мог это предотвратить.
– Не смей сваливать все на меня, – прошипел он. – Я не хотел получить такую силу. Никому не следует ею обладать. Нас вообще не должно быть, мы мерзость, лучше нам умереть.
– Но мы существуем. Если следовать твоей логике, хорошо, что убили спирцев.
– Может, спирцев и следовало убить. Как и каждого шамана в империи. Возможно, моя мать права – нужно избавиться от уродцев вроде вас, как и от степняков, пока еще не поздно.
Рин потрясенно уставилась на него. Это был не Нэчжа. Настоящий Нэчжа, ее Нэчжа, не мог сказать такого. Она была уверена – он опомнится, поймет, что пересек черту, возьмет свои слова назад и извинится, и ее ошеломило, когда выражение лица Нэчжи стало еще более жестким.
– Только не говори, что Алтану лучше было бы остаться в живых, – сказал он.
Остатки жалости к нему испарились.
Рин задрала рубашку.
– Посмотри на меня.
Нэчжа тут же отвел взгляд, но Рин схватила его за подбородок и заставила посмотреть на свой живот с выжженным отпечатком ладони.
– Не только ты носишь шрамы, – сказала она.
Нэчжа вырвался из ее рук.
– И все равно мы разные.
– Да, мы разные. – Рин опустила рубашку. Зрение затуманилось от подступивших слез. – Разница между нами лишь в том, что я способна вытерпеть боль, а ты просто мерзкий трус.
Рин не помнила, как они расстались, в памяти остался только один миг, когда они зло посмотрели друг на друга, а потом она неверным шагом поковыляла обратно в казармы – в одиночестве.
