Пролог
- Ваньша, Вань, глянь-ка... – белобрысый мальчишка в домотканой рубашонке, подпрыгивая от нетерпения, дергал за рукав своего более старшего товарища, замершего с острогой в руке на берегу протоки.
- Отвянь, малявка... – Ваня не обращал никакого внимания на мальчонку, полностью поглощенный своим делом.
- Да глянь же... – все не унимался меньший, тыкая ручонкой в сторону моря.
- Ну чего тебе, егоза... – в сердцах выпалил парнишка, повернулся, и замер, прикрывая от солнца глаза ладонью. А уже через мгновение ухватил своего младшего товарища за шиворот и бесцеремонно затащил его в кусты, где торопливо зашептал: – А ну, Егорка, лети ветром в обитель, да скажи там, что мурмане пожаловали. Шибче давай. Шибче...
- Ага, скажу, мурмане, значица! – торопливо закивал Егорка и преисполненный важностью поручения мигом скрылся в зарослях жимолости.
Ванятка проводил его взглядом, потом осторожно раздвинул ветки и затаив дыхание уставился на четыре больших корабля, причаливших к берегу.
Каждый мальчишка в прибрежных поселках знал, что на таких ходит народ с Мурманского берега, с которым, у местных, не всегда складывались отношения.
Тем временем, с одного из кораблей на берег сошло несколько человек. Один из них, худой жилистый мужик в странном, напоминающем оладью, головном уборе на патлатой башке и длинным узким мечом на перевязи, неторопливо огляделся, после чего упал на колени и размашисто, истово перекрестился.
- Латинянин! – ахнул Ванятка, развидев, что незнакомец крестится не по православному. Мальчишка никогда в жизни не видел католиков, но в его воображении они выглядели наподобие чертей из ада, так как батюшка Пров любил стращать ребятню, рассказывая всякие ужасы о нечестивцах, крещеных по латинскому обряду.
Вслед за патлатым все его сопровождение опустились на колени. Вперед вышел крепенький толстячок в серой рясе с капюшоном и стал энергично размахивать руками, что-то завывая при этом.
Ванятка сообразил, что тот правит службу и в ужасе несколько раз перекрестился:
- Свят, свят, свят, изыди нечистый...
Со временем, немного успокоившись, мальчишка продолжил наблюдение и стал подмечать некоторые несообразности в гостях.
Часть команды стругов выглядела как мурмане – кряжистые, заросшие по самые глаза бородищами, суровые мужики, в нормальной одежде, то есть штанах, рубахах и сапожищах, а вот остальные, довольно сильно отличались от них, в первую очередь одеждой и бритыми мордами. И еще, неслыханное дело, Ванятка приметил среди гостей девку. Статная, с толстенной русой косой до пояса, полная достоинства и властности – она выглядела настоящей боярыней. Что подтверждалось почтительным отношением к ней остальной ватаги.
- Вот же нехристи!.. – пробурчал мальчишка и совсем уже было решил подобраться поближе, но не успел и взлетел в воздух, подхваченный за шиворот сильной рукой...
Глава 1
Признаюсь, я никогда не горел особым желанием оказаться в родных пенатах. Нет, в душе свербило, но не настолько, чтобы я бросил все и сорвался на Русь. Не ближний путь, в самом деле. И главное – зачем? Нас и в Европах неплохо кормят. Но, с недавних пор, все поменялось. Чертов Феб... Упомянул, царственная зараза, об экспедиции – и все. Как занозу в душу загнал. И вот... Не выдержала душа поэта. Кавалер всяческих орденов, граф Жан VI Арманьяк, пэр Англии граф Албемарл, граф де Граве, сеньор де Молен, барон ван Гуттен, наконец-то пожаловали домой.
Но вот незадача, ничего особенного я при этом не почувствовал. Думал, в душе полыхнет, на глаза слезы навернутся, ан нет. Аж обидно. Но посмотрим. Может потом проймет.
- Сир!..
- Слушаю... – я поднял голову и увидел двух своих дружинников, отправленных получасом ранее в секрет. Один из них держал за шиворот мальчонку лет двенадцати-тринадцати возрастом. Белобрысого, босого, в драной замызганной рубашонке и таких же портках. Пацан шипел словно дикая кошка и все пытался пнуть ногой своих обидчиков.
- Вот... – Людвиг Тихая Нога, лучший разведчик в дружине, встряхнул мальчишку. – Нашли в кустах. Таился, следил за нами.
- Отпусти, – приказал я. – И марш на пост. Живо.
- Как прикажете, сир...
Парень шлепнулся тощим задом на гальку, стрельнул злющими глазенками по сторонам, подобрался, но, видимо сообразив, что сбежать не получится, нагло уставился на меня и зачастил скороговоркой:
- Нехристи, еретики, ужо наши придут, отплатят вам, ничего не скажу, хоть убейте...
- Ты смотри, сущий волчонок, – немедленно восхитился падре Эухенио. – Такой и укусить может.
- Скажи, что никто его не тронет, – бросил я Федоре. – И спроси, как зовут.
Федька насмешливо прищурилась и шагнула к парнишке
- Не бойсь, – ласково заговорила она на русском языке. – Не замаем тебя. Как кличут?..
Мальчик замолчал, удивленно вытаращил на нее глаза, но тут же справился с собой и заблажил во весь голос:
- Не искушай, еретичка!!! Не продам веры православной...
- Интересно, что он говорит? – заинтересовался падре Эухенио.
- Могу лишь догадываться... – я едва сдержал улыбку. – Скорее всего, обвиняет нас в ереси...
- Розог, стервецу! – вердикт монаха не отличался оригинальностью.
- Не спешите, падре. Местные не менее ревностные к делам своей религии, чем мы, добрые сыны, матери нашей, католической веры. Поостереглись бы, не исключаю, что вас уже держат на прицеле. К примеру, вон из тех кустов.
- Всегда готов... – нахмурился доминиканец и хлопнул себя ладонью по груди. Раздавшийся лязг засвидетельствовал, что монах не побрезговал поддеть под рясу кольчугу.
Тем временем, в Феодоре взыграла боярская кровь. Да и норовом девица под моим воспитанием изрядна вышла.
Раздался звонкий звук оплеухи. Федька ухватила пленника за ухо и грозно поинтересовалась:
- Чьих, холоп, будешь? Плетей отведать желаешь? Ответствуй немедля!
Гонора у парнишки сразу поубавилось:
- Не холопы, закупы мы монастырские... – торопливо зачастил он. – Ваняткой кличут меня. Больше ничего не скажу, хоть режь, хоть пали...
- Хватит! – вмешался я. – Михель, дай мне нож.
Латник из дружины немедля протянул мне свой засапожник.
- Держи, – я подал его рукояткой вперед парнишке. – Твой теперь будет. Контесса, скажите ему, чтобы бежал домой и сообщил своим, что мы с миром пришли. Пусть встречают. И чтобы даже думать забыли недоброе замышлять.
- Больно чести много будет, смерду, – своенравно пробурчала Федора, но исправно перевела мои слова.
