— Сытый голодному не товарищ, а все эти дерьмовые создатели русского рока ничем не отличаются от сытых обывателей, только заработки у них на духовной ниве. Жрут, пьют, трахают поклонниц налево и направо да еще о Боге заливают иногда. Какая фальшь! Какая ложь и весь этот базисный питерский рок, который пишется под диктовку этого самого то ли черта, то ли Бога, — проклинала она всех подряд.
Настя сплюнула. От никотина уже тошнило. В животе булькало. Хотелось есть и спать. О чем еще можно думать в ожидании утра, которое в любом случае не предвещало ничего хорошего. Злобная ругань хотя бы бодрила слегка, настраивая на боевой лад.
Почему у нее не было постоянного мужчины, она и сама толком не знала.
Еще на третьем курсе появился один разведенный доктор тридцати лет, который задурил ей мозги «астралом» и странствиями в другом пространстве. Где он там странствовал, она так и не поняла, но повелась на шлейф некой, как однажды выразился этот самый доктор, «пряной духовности».
На самом деле вся его «духовность» заключалась, как потом объяснила себе Настя, в неординарном походе к женскому полу, таким дурочкам, как она сама, которым он умело кружил голову ради нового сексуального опыта. Но Настенька тогда этого не понимала, хотя все подруги говорили ей о том же, — что ему на нее наплевать, — и велась по полной программе. Ей даже казалось очень продолжительное время, что ее чувства и есть любовь. Только любила, как оказалось, она то, что сама же и выдумала. А Арчи, как называли доктора приятели, жил своей жизнью, цепляя новых подружек и неплохо проводя с ними время, о чем Настя узнавала от общих знакомых, но все равно верила, что это наветы. Внутренний голос ее обманул, когда шепнул, что этот человек — ее неотъемлемая половинка, она и продолжала за ним бегать, наивно веря в то, что когда-нибудь они будут жить вместе.
Потом мамаша Арчи разменяла трехкомнатную квартиру в центре города, и ее сын оказался перед фактом ухудшения жилищных условий. Двухкомнатная квартира, по расчету матери отходила ее младшей дочери, которая, выйдя замуж, родила двойню, а комната в коммуналке — Арчи. Его такое мамашино решение жилищной проблемы не устраивало, и он срочно решил жениться, для чего и пригодилась одна из его старых пассий, разведенная, зато с квартирой в центре, Люська Крючкова. А Прокофьевой осталась дырка от бублика. На символическую церемонию расставания Арчи заготовил целую речь.
— Ты, знаешь, Настенька, я ведь в этой жизни не боец, — сказал он. — А вот Люська — боец, она будет и за меня сражаться. А мы с тобой всегда будем вместе, — указал он куда-то вверх пальцем.
«Что за бред, — подумала тогда Прокофьева, — и кого я в нем видела, он же просто инфантильный придурок».
Больше у Насти никаких серьезных привязанностей к мужчинам не было. Как пел бард Башлаков, с которым она однажды ехала в скором поезде «Петербург — Москва»: «Операция удалась — по удаленью любви».
И вот теперь, много лет спустя, сидя в темноте на питерской крыше, Настя вспомнила про Арчи и недоуменно покачала головой — неужели это было?
— Здравствуй, синяя птица. Не спится мне. Почему-то не спится, — пыталась она вслепую записать пришедшие на ум стихотворные строки.
Может, мрак добела раскалится. Злится он на меня, злится.
Тогда зло в добро превратится. Пускай злится, пускай злится.
«Записано на крыше дома на Васильевском острове. Петербург. В ночь с 14.09 на 15.09.2008 г.» — добавила она и спрятала блокнотик, который приобрела вместе со шмотками во время последнего посещения супермаркета.
Просидев на крыше еще несколько часов, Прокофьева снова спустилась на улицу. Уже светало. Нарощенные волосы можно было сорвать, — все равно ее в таком виде уже видели и могли опознать на улице. Но Настя потеряла где-то свое зеркало, поэтому оставила пока все, как было. Только слегка изменила прическу, заплетя волосы в косу, чтобы они ей не мешали.
У нее в багаже были три ствола и так и не выброшенная пижама. От пижамы можно было наконец избавиться, что она и сделала, выбросив пакет в урну. Лишним был и пистолет, из которого она стреляла в Васильева. В его обойме уже не было патронов. Настя решила, что спрячет его в более укромном месте.
Прокофьева миновала спортивный комплекс «Юбилейный», перешла мост, соединяющий Петроградскую сторону с Васильевским островом. По Большому проспекту проехала уборочная машина, обрызгав ее водой. Пересекая утренние пустынные линии Васильевского острова, направилась к кладбищу, справедливо полагая, что более укромное место она вряд ли найдет.
На самом краю кладбища Настя заметила заросшую густой травой канавку, куда и выбросила ненужный пистолет. Затем от нечего делать побрела в глубь кладбища, разглядывая кресты и памятники на могилах.
— Что, голубушка, заплутала? — спросил у нее старенький, сгорбившийся служитель небольшой часовни, расположенной в центре этого самого кладбища.
«Какой-то в самом деле персонаж Достоевского, — подумала Прокофьева, глядя на старичка. — В каком я веке?»
— Так Ксении Блаженной свечку пришла поставить, — нашлась, что ответить Настя, тут же скрестив по-детски пальцы за спиной.
— Знать припекло в жизни, раз пришла в такую рань? — снова спросил служитель.
— Да уж припекло — что правда, то правда! А у вас здесь что, хоронить кого будут? — глядя на свежевыкопанную яму, спросила Настя.
— Да бандита одного, царствие ему небесное, привезут.
— А какого бандита?
— Вишь, любопытная какая. Рыжова какого-то. А тебе то зачем? Для Бога все равны: и бандиты, и не бандиты, милая. Ну, я пойду. А ты зайди в часовню и помолись, небось, есть за что прощения просить.
«Господи, какое совпадение. На ловца и зверь бежит», — подумала Прокофьева о тех, кто будет хоронить Дыма.
— Только, если я сейчас пройду и помолюсь, — сказала она себе, исходя из знания законов литературного жанра, — то меня точно грохнут. Потому что я уже вроде как больше с чертом, чем с его апологетом, так пусть и бережет, если ему это все нужно, черт. Ах, дуальный бог, дуальный бог, зачем вся эта трагикомедия? Ладно, прошу тебя в любом образе, чтоб меня сегодня не грохнули и не поймала милиция. А там ты со мной разберешься за все грехи или просто ошибки, если они вообще присутствуют в жизни, в чем я глубоко сомневаюсь. Один фарс. Только не сейчас.
Денег, чтобы купить и поставить свечку, у Насти не было. Поэтому она лишь постояла возле могилы Ксении Блаженной, сделав вид, что о чем-то ее просит. Потом зашагала к часовне, осеняя себя крестом.
— А можно я здесь останусь, посмотрю на этого бандита? — спросила Настя все того же служителя. — Я журналистка по профессии, может, пригодится для репортажа. Я знаю, что такое любопытство — грех, но все же можно?
— Да оставайся, Бог с тобой. Бог всех принимает такими, какие они есть, всех прощает.
«Правда, неизвестно иногда, за что прощает, — подумала Настя. — Знали бы вы сейчас, дедушка, что у этой «принятой» и «прощенной» пистолеты в сумке. Хотя вам, наверное, все равно. Сказали же, что «всех принимает». Значит, и мне место найдется».
