Много позже, уже в социалистической Чехословакии, на месте разрушенной крепости Сион проводились археологические раскопки. В составе экспедиции был и очевидец событий весны 1968 года студент Ярослав Муриц. Он хорошо помнил, как советские танки шли по Праге, где мирное население выступало с демонстрациями протеста против введения советских войск. Он помнил, как вместе с мамой и маленькой сестрой попал под разгон этой самой демонстрации, и мать погибла под дубинками чешских полицейских, прикрывая дочь. И Ярослав люто ненавидел не только СССР, но и покорное ему чешское правительство. Возможно именно это обстоятельство коренным образом повлияло на весь ход дальнейших событий.
Окончив исторический факультет Карлова университета в Праге, Ярослав Муриц устроился на работу в Институт археологии. Он женился по страстной любви на однокурснице, но с течением лет любовь остыла, появилось четкое осознание того, что они с женой совершенно разные и, более того, чуждые друг другу люди. Михаэла Мурицова вместе сыном Яном после развода переехала в Карловы Вары, где вновь вышла замуж.
Муриц-младший на дух не переносил своего отчима и коротал время между Карловыми Варами и Прагой, нередко наведываясь к отцу. Вот и сейчас он пришел к нему на улицу Желевского, намереваясь задержаться у него на несколько дней. Яну было двадцать лет, и он только что окончил профессиональную школу. В этой школе он основательно подсел на наркотики, о чем отец только догадывался. Ярослав, впрочем, предпочитал делать вид, что ничего не замечает, когда искоса бросал взгляд на синюшную физиономию своего отпрыска. Он полагал, что во всем виновата Михаэла, лишившая его возможности ежедневно видеть и воспитывать сына, за которым и сама должна была неусыпно следить.
А Ян, кое-как поддерживая разговор с отцом, трепетал в жутком нетерпении. Ему позарез нужны были деньги, поскольку тот дилер наркотиков, который еще совсем недавно безропотно прощал ему все долги, вдруг поставил его на счетчик, теперь на кону стояла жизнь, которая ему еще была не безразлична. Ян знал, что в шкафу у отца хранится какая-то старинная ваза, о которой он почти ничего не знал, но полагал, что за нее можно выручить немалые деньги.
«Если ее продать, — думал Ян, — можно не только рассчитаться с долгами, но еще и покайфовать, было бы желание».
— А помнишь, ты как-то рассказывал, как привез из экспедиции какую-то вазу? — спросил он у отца, который сосредоточенно набивал трубку табаком, не поднимая глаз на сына.
— Да, из раскопок возле Кутной горы, на месте Сиона, а что? — ответил Ярослав.
— А почему ты не сдал это барахло вместе со всем прочим хламом в музей? — продолжил расспросы сын.
Ярослав задумчиво затянулся табачным дымом, вспоминая, как тогда, когда все его коллеги ушли на обед, он остался на месте раскопок и случайно обнаружил нацарапанный на одном из камней крестик. Что-то подсказывало Мурицу, что под этим камнем таится нечто весьма значительное. И это нечто, словно диктуя ему свою волю, заставило его вернуться в раскоп в выходной день, когда там никого не было. Под меченым камнем он обнаружил тот самый предмет, который его сын назвал вазой.
— Ты знаешь, — пробурчал Ярослав, — я решил, что эти чертовы мокрицы не достойны того, чтобы владеть этим сокровищем.
У Мурица-младшего загорелись глаза.
— Сокровищем? — переспросил он, стараясь не выдать свой интерес. — И что же ценного в этом хламе? Извини, конечно, если я задеваю твои чувства, может, я чего-то не понимаю.
— Да, ты не понимаешь, — ответил Ярослав. — Эта, как ты говоришь, ваза относится к эпохе как минимум Карла IV. Четырнадцатый век.
— И что? — продолжил допытываться Ян.
— А то, что если это, действительно, Грааль, то эти грязные свиньи-коммунисты, которые были тогда у власти, просто недостойны были им владеть, — раздраженно фыркнул отец.
— А сейчас чего бы тебе ее не сдать капиталистам или кто там сейчас сидит на троне? Власть же сменилась, — продолжал расспрашивать отца Ян.
— А эти уроды тоже ее недостойны. Предали все идеалы 68 года. И жрут сейчас дерьмо, принимая американские и западные подачки, — злобно пыхнув трубкой, ответил Муриц-старший.
После этого Ян перевел разговор на иное, вспомнив некоторые смешные события из своего детства.
Когда отца не было дома, он открыл заветный шкафчик и попросту стащил ту штуковину, о которой шла речь.
«Черт с ним, с отцом, и с его идеалами, — думал Ян. — Я и без него обойдусь».
Первым, к кому он обратился за советом, был его приятель Ирка.
— Не-е-е, — сказал Ирка, — к специалистам нельзя, сходу изымут и отдадут государству в музей. А тебе влепят штраф за попытку укрывательства исторического материала. Да и папочке твоему, если ты расколешься, придется повертеться на раскаленной сковороде. Где взял, мол… а? Что скажешь?
— Я не расколюсь, — ответил Ян.
— Я не о том. По-хитрому надо.
— А как?
— Спустим вазу по частям. Расплавим ее. Она же, вроде, из серебра. А камень выколупаем.
— А потом?
— Потом серебро продадим ювелиру. Слиток ведь не проследишь. А камень… есть у меня на примете один человек.
— Что за человек?
— Да, один новый русский, я тебя с ним познакомлю, у него дом в Карловых Варах.
— Богатый?
— Я думаю, да…
— А ты его откуда знаешь?
— Да я ж к нему из «Эскорта» девочек провожаю на дом.
Приятель Яна Мурица, Иржи Седличек, работал по найму в пражском ночном клубе, принадлежавшем компании «Эскорт», которая поставляла девушек как для сопровождения клиента, так и для совместного с ним времяпровождения в ночное время суток. В 2007 году в Чехии был принят закон о легализации проституции, и этим ремеслом в тамошних краях теперь занимались на вполне законной основе.
— И что, он камень купит? — спросил Ян, имея в виду русского.
— Я думаю, что да, — ответил Ирка.
— А откуда ты знаешь?
— Деньги всегда дает сверх чаевых. Видно, что не жадный. Русские — не то, что немцы. От тех жмотов и положенного геллера не дождешься. Козлы. А русские ничего. Живут на широкую ногу, соря деньгами. Он по-моему… того… из криминальных кругов… только там, у себя в России… По-любому не заложит. Сам в случае чего и проверит, что и сколько стоит. У него ж есть, я думаю, выход на экспертов. Ну что, идет?
— Идет, — ответил Ян. — А когда ты меня с ним сведешь?
— Давай для начала камень отколем от вазы. А завтра я с этим парнем переговорю, и мы с тобой подъедем, куда скажет. Представлю как прабабушкино наследство. Типа дворянка она и в какой-нибудь Франции жила в эмиграции. Он и клюнет. А дальше все, как в жизни: типа ее муж что-то стащил сто лет назад, боимся, что в музей сдать заставят и денег не получим.
