Настя не знала, что делать. Все же, поддавшись уговорам, она прилегла, не раздеваясь. И мучилась, так и не сомкнув глаз до утра, будучи готовая в любой момент вскочить и оказать сопротивление. Но ее, как и обещали, не тронули в эту ночь и пальцем ни Абдурахман, ни спавший через стенку в другой комнате молодой бербер Сали.
Утром Абдурахман вместе с Сали ушли на работу, и Настя, оставшись в маленькой квартирке на втором этаже одна, смогла немного поспать. Ключи от дома ей оставили на столе.
Обнаружив себя в целости и сохранности после пробуждения, она сходила в душ и во второй половине дня вышла на улицу. Там все еще бурлил самый настоящий африканский рынок с разноцветными платками и шалями из Марокко, предметами рукоделия из Алжира, различными снадобьями и другими незамысловатыми товарами. Побродив по рынку, Настя отправилась искать, где работает Абдурахман, поскольку тот оставил ей бумажку с адресом на столе. Настя собиралась отдать ему ключи. Но бербер отказался взять их у нее.
— Тебе не нужно ходить на работу, значит держи ключи у себя, — сказал Абдурахман, — а я сообщу тебе свой график работы, чтобы ты знала, когда меня ждать. Я иногда работаю ночью. А у Сали есть свои ключи.
— Хорошо, — сказала Настя. Такой оборот событий ей нравился. Абдурахман предложил ей полакомиться тем, что он готовил для покупателей, чем-то вроде лаваша с мясом и овощами на африканский манер. Прокофьева согласилась. В следующие сутки ее новый сосед по спальне работал в ночную смену, и днем повел ее на экскурсию в чудесный парк Альгамбру и летние сады маврских калифов Генералифе, расположенные неподалеку от арабского квартала.
«Вот где нашла достойное отражение культура исламского мира», — думала Прокофьева, восхищаясь красотой и величественностью архитектуры и изощренностью садово-паркового искусства арабских зодчих, когда гуляла по этому самому парку вместе с Абдурахманом. Сам он ей, начитавшейся в свое время книжек про перерождение душ, представлялся грустным берберским эмиром, вернувшимся столетия спустя на земли бывшего Кордовского и Гранадского эмиратов, к которым принадлежала раньше Гранада, завоеванная в VIII веке арабами и берберами и только шесть веков спустя снова отошедшая испанцам.
Только сейчас этот калиф был калифом на час в Альгамбре и то лишь для заезжей русской журналистки с развитой фантазией, умевшей его представить именно в таком образе. А в обыденной жизни он был подсобным рабочим, как и многие его соотечественники, занимавшиеся здесь неквалифицированной грязной работой. Ее новые берберские приятели не то чтобы были Насте очень симпатичны, но к ним она прониклась уважением и сочувствием, ощущая в них, возможно, и то, чего на самом деле не было, — носителей древней исламской цивилизации с ее вековыми устоями и четко определенными понятиями о чести и достоинстве.
Уже сам тот факт, что эти люди держались в Испании вместе, был для Насти показательным. У этих благородных, как ей казалось, представителей Африки жила привычка помогать друг другу, что не ускользнуло от ее зорких глаз. Через пару дней пребывания «в гостях» в арабском квартале в Гранаде Настя уже не боялась ни Абдурахмана, ни тем более Сали, зная наверняка, что ничего плохого они ей не сделают.
— Мои берберские братишки, — смеялась Прокофьева над своим постепенным обретением новой многонациональной семьи. Однажды, услышав от Абдурахмана, что грустный красавец Сали дружит с русской девушкой, Настя попыталась с ним об этом поговорить. Тем более, что Сали, в отличие от Абдурахмана, знал английский язык и с ним можно было общаться более свободно.
— Может, познакомишь меня со своей девушкой? — спросила его Прокофьева. — Абдурахман говорил, что она — русская.
— Нет, — категорически отказал Сали. И в глазах его мелькнуло что-то страдальческое.
— А как ее зовут? — не унималась Настя.
— Наташа.
— Не знаешь, откуда она приехала? Из какого места в России?
— Она из Новгорода, — ответил Сали, — только я все равно не буду тебя с ней знакомить.
— Тогда скажи, где она работает, я сама ее найду, — сказала, как ни в чем ни бывало, Прокофьева.
— Я не скажу.
— Но почему? — снова спросила Настя.
Сали промолчал.
Все остальное она узнала от Абдурахмана. Тот думал, что причиной переживаний Сали было то, что Наташа работала танцовщицей в ночном клубе. Когда Сали с ней познакомился, он, вероятно, некоторое время об этом не знал. Прокофьева поняла по недосказанному, что русская Наташа его чем-то обидела. Сали ходил целыми днями очень грустный и не хотел о ней говорить.
«Надо же, какая нежная и ранимая у этих людей душа, — думала Настя. — Переживает так болезненно». Эта боль прямо написана у него на лице. А наша русская барышня завела себе нового ухажера что ли, разбив тем самым сердце этому грустному берберскому принцу? Похоже, ей нужны совсем другие впечатления от жизни, а мальчик из-за этого мучается. Теперь для него все русские девушки чуть ли не на одно лицо, которое можно и любить и ненавидеть одновременно.
Сали работал в баре барменом.
— Сали, а можно я тогда зайду в твой бар, посмотрю, где ты работаешь? — спросила Настя без задней мысли.
— Нет, — как ножом отрезал бербер. — Я не хочу, чтобы ты там появлялась.
Прокофьева недоуменно пожала плечами.
— Он, наверное, не хочет давать повод для ревности Абдурахману, — рассуждала она сама с собой. — Такие у них понятия о чести. Или…
«В этой Spain, Испании по-английски, почему-то ощущается какая-то pain, то есть боль», — думала Настя.
— Spain with pain, — срифмовала она, пытаясь разобраться в своих мыслях.
В конце концов, Прокофьева вычислила тот самый ночной клуб, где работала Наташа. И, ничего не сказав ни Абдурахману, ни Сали, наведалась туда. Круглолицую, высокую Наташу, которую она видела на фотографиях в альбоме Сали, Настя узнала сразу. Но подходить и знакомиться с нею почему-то желание отпало. Та исполняла вульгарный стриптиз. Прокофьева видела такое и в России. Девушка раздевалась до нижнего белья, и клиенты совали ей деньги.
— Причиняет боль иллюзия, — вспомнила Настя один буддийский трактат, который брала почитать у своей подруги с восточного факультета. К Наташе она так и не подошла, брезгуя ее стилем жизни.
Но дома ее ждал другой «сюрприз». Когда Прокофьева вернулась туда после ночного клуба, Абдурахман откровенно признался, что у него нет женщины и он хотел бы, чтобы она ею стала.
— Извини, Абдурахман, я воспринимаю тебя как товарища, как друга, — ответила Настя, не зная, что еще сказать, чтобы не обидеть.
— Но почему? Почему? — повторял, чуть не плача, Абдурахман.
Он достал фотоальбом и показал Насте фотографию испанской женщины:
— Вот, она была моей подругой.
— Ну, симпатичная женщина, — сказала Настя, посмотрев на крашеную блондинку.
