«Вот тебе и сицилийская мафия, — подумала Прокофьева, — приехали». По всему видно, это было название какой-то большой компании, которая заправляла ресторанным бизнесом на побережье.
Навстречу им вышел толстый человек в белом халате с поварским колпаком на голове. Он поприветствовал Альфонсо, а Насте предложил пройти в огороженное бамбуком пространство и занять место за столиком. Минут десять-пятнадцать Альфонсо о чем-то разговаривал с представителем этой самой «Коза ностры», а потом сел напротив нее и предложил заказать ужин. Настя не знала, что и выбрать. После обеда с ракушками она долго не могла выйти из туалета. Ее, не привыкший к средиземноморской пище, желудок просто не в состоянии был это переварить. Поэтому она согласилась заказать пасту, хотя терпеть не могла еще со студенческих времен макароны. Когда принесли эту самую вермишельную пасту, она к ней едва только притронулась.
Они немного посидели в «Коза ностре» и снова вернулись в город, где расположились в баре, стоявшем на берегу моря. Насте хотелось выпить чего-нибудь покрепче, но Альфонсо пил только безалкогольные напитки. Заказать сама себе алкоголь она стеснялась, боясь, что новый знакомый примет ее за распутную женщину. Альфонсо снова вспомнил о своей жене.
— Теперь мне не нужна ни работа, ни деньги, потому что ее нет рядом. И мне все время ее не хватает, — все так же грустно сказал он.
Итальянцу хотелось женской ласки, чтобы избавиться от этой мучившей его два месяца после смерти Джессики тоски. Но Настя не могла ему такой ласки подарить. Поэтому когда они вернулись домой, Прокофьева тут же направилась в ту самую комнату, где было много игрушек.
— Джессика собирала эти игрушки для будущих детей. Она хотела, чтобы их было много, — сказал Альфонсо. — Пойдем в спальню.
На что Прокофьева, собравшись с духом, заявила:
— Ты, знаешь, я не могу с тобой спать. Здесь все еще живет душа Джессики. И было бы неправильно, если бы я спала там с тобой в вашей постели. Понимаешь, Джессика все еще здесь, — показала она рукой вокруг, — и здесь, — Настя указала на его сердце. — Я так не могу. Можно, я буду спать в детской?
Альфонсо не возражал, покорно оставив ее в том месте, которое она себе выбрала. Наутро Насте снова было стыдно из-за того, что она невольно, как ей казалось, ранила хорошего человека. Ведь эту грусть, которая окутывала квартиру Альфонсо, действительно, могла разогнать подходящая ему женщина. Так понимала выход из ситуации и Прокофьева.
«Верку бы Фролову сюда, — думала Настя, — та бы сделала, что надо».
Себе она пообещала постараться больше не попадать в такие ситуации и снова начала собираться в дорогу.
— Куда ты? — спросил успевший привязаться к ней Альфонсо.
— Я поеду, мне нужно к подруге в Салерно. С ней, наверное, что-то случилось, телефон не отвечает. А можно я от тебя позвоню?
Альфонсо кивнул головой.
Настя опять набрала номер Ленки Даниловой. Все так же отозвался автоответчик.
— Она не отвечает, — сказала Настя. — Мне надо ехать. Может быть, что-нибудь случилось.
«Таких людей нельзя обманывать, — стучало у нее в голове. — А ты, Прокофьева, ведешь себя, как свинья. Развернула тут театр. Куча денег в рюкзаке, могла бы и пристроиться где-нибудь на ночлег. Глаза б мои тебя не видели».
Так Настя снова вышла на дорогу, ведущую к проливу Сциллы и Харибды, планируя переправиться обратно на полуостров и сесть на поезд до Салерно. Ее подвез какой-то навязчивый смуглый парнишка. Он все время норовил погладить ее — одной рукой рулил, а второй тянулся к Насте.
— Комикс, блин, — хмыкнула Настя, — озабоченный какой-то. Боже ты мой.
Озабоченный собирался свернуть гораздо раньше, но все вез, вез Настю, уверяя, что такую прекрасную синьорину он готов везти и дальше.
— Белла донна, белла донна, — повторял «озабоченный» Джузеппе. В переводе с итальянского языка это означало «прекрасная женщина»
Настю это уже бесило. В конце концов, она уговорила Джузеппе высадить ее на автозаправке и помахала ему на прощание рукой.
Не успела она и шагу ступить, как тут же дала задний ход отъехавшая от заправки легковушка, и водитель сам предложил ее подвезти.
— Надо же, какие глазастые, однако, мужчины на Сицилии, — подумала Прокофьева, с удовольствием ощущая себя привлекательной женщиной, на которую мужчины обращают внимание.
В машине было двое. Крупный, в очках, мужчина лет тридцати трех сидел за рулем. Место рядом с ним занимал худощавый юноша. Это водитель заметил Настю в зеркало заднего обзора, когда тронулся с места. Она его заинтересовала. «Заинтересованного» звали Тициано. Он служил конструктором в строительной фирме в сицилийском городе Катанья, от названия которого, видно, и образовали имя главного героя комиссара Катании создатели фильма про сицилийскую мафию под названием «Спрут», который когда-то крутили по ТВ. Автозаправка, где Настю подобрали, находилась как раз недалеко от Катаньи.
Чуть позже за столиком в кафе, куда они заехали по пути, ей популярно объяснили, что на самом деле все страшилки про сицилийскую мафию — раздутый миф. В этом Прокофьева уже могла убедиться в «Коза ностре», которая оказалась ресторанным комплексом. А на самом деле существует большая разница в экономическом плане между промышленно развитым Севером и менее экономически приспособленным Югом Италии, который значительно беднее. И здесь, на юге, когда-то были выступления протеста, которые власти и обратили в сказки о мафии.
Ни в какую сицилийскую мафию Прокофьева, впрочем, и сама не верила, хоть и столкнулась с этой самой мафией у себя в Петербурге. Тициане предложил ей переночевать в Мессине, где у него была квартира. Этот человек вел себя очень вежливо, и его тоже, как поняла Прокофьева, можно было не опасаться. К тому же очкарик Тициано был, похоже, эрудитом, с которым можно было поболтать. И Настя согласилась, хотя еще пару часов назад в квартире Альфонсо клялась себе, что больше не будет ночевать у одиноких мужчин.
Глава тринадцатая
Тяготы странствий
С Тициано они сначала заехали в магазин, где Настя прикупила себе кое-какие вещи вместо оставленных сушиться в доме синьоры Антонеллы из Рима, которая чуть было не упекла ее в публичный дом или еще куда подальше. Что там у нее на самом деле было на уме, Прокофьева узнать себе тогда не позволила, сбежав от возможного зла.
Вечером ее снова пытались угостить пастой, излюбленным блюдом итальянцев. Настя так и не смогла понять, за что они любят эти макароны. Ее от них просто тошнило.
— Толстяк с худой душой, — так Прокофьева определила для себя человека, сидевшего перед ней за столом на кухне квартиры в Мессине. Тициано был крупного телосложения, но в поведении его, действительно, чувствовалась какая-то внутренняя слабость, то ли от скрытой от глаз внутренней робости, то ли от неуверенности в себе. Возможно, в его внутреннем мире что-то происходило, чего Настя не могла понять. Но ей, по-прежнему пребывающей в подвешенном состоянии, как говорил один ее знакомый, без крепкого тыла за спиной, важно было только то, что, по ее ощущениям, этот человек не представлял опасности и у него в доме спокойно можно было переночевать. Претензий на сексуальные услуги он к ней не выдвигал.
