— Вам и это известно?
— Безусловно. Там жива еще память о катарах?
— Почти нет. Но почему вас интересует эта ересь?
— Вы считаете — ересь? Ах, да, ваше образование, — вспомнил или сделал вид, что вспомнил о том, что имеет дело с католическим священником, масон.
— А вы считаете иначе?
— Пожалуй… наши взгляды на Творца чем-то близки ереси альбигойцев и катаров, которая когда-то была так популярна в Южной Франции. Ну вы же сами знаете, что дыма без огня не бывает.
— О чем вы?
— О том, как и кем был создан мир. Мы признаем единого демиурга, несущего в себе аспекты как добра, так и зла.
— Дуализм? — произнес Бернар, глядя в глаза Фернана.
— Вот именно. Двойственная природа Бога-творца — вот то, на что опирается наше знание. Подобно приливу и отливу, мир создан Духом, воплотившим Вселенную и человека. Дух един, следовательно нет по отдельности ни добра, ни зла. В своем единстве они представляют театр событий, который управляется духом. Как инь и ян в восточной философии, все в этом мире едино.
«И никакой свободы и надежды на спасение, вот какая у них религия», — мелькнуло у священника в голове.
Бернар Морен не мог возразить. По ходу своих занятий в семинарии он знакомился с восточной философией, так же как и с учениями различных еретических сект, которые отвергала католическая церковь. В конце концов, на дворе был конец XIX века. И мир, пройдя через промышленную революцию, стоял на пороге жестоких войн, подстегиваемых все более ширившимся империализмом. После восстания Гарибальди и войны с Пруссией Римский Папа потерял свою власть над Центральной Италией. Во вновь созданном итальянском государстве правила бал светская власть. Во Франции Папа также терял свои позиции. Светское образование и мировоззрение уже давно громко заявляло о себе в этой стране, прошедшей через эпоху Просвещения и Французской революции.
Однако простые люди, тем не менее, все так же нуждались во внутренней опоре, которой являлась для них вера в христианского Бога. Но Морен также знал, насколько сильно осквернила себя католическая церковь кострами инквизиции, грабительскими крестовыми походами, продажей индульгенций в прошлом и все более возраставшей симонией, торговлей церковными должностями в это время, когда он жил. Бернар Морен все это знал и молчал, внимательно слушая масона. Он знал, что катары и альбигойцы не верили ни в смерть, ни в распятие, ни, тем более, в воскресение Христа. Для него это не было новым. Но то, что произнес Фернан дальше, священника удивило.
— Мы также считаем, что Христос был некем иным, как воплощением дуального Духа, который намеренно провоцировал определенную реакцию простолюдинов с целью ввести их в иллюзию искупления.
— Ничего себе, — не выдержал Бернар. — Вы приписываете Христу чуть ли не функции дьявола, вводящего в искушение и заблуждение. Так вас следует понимать?
— Я этого не сказал. Но если вам известно значение еврейского слова «Сатанаил» не в искаженном его смысле, то вы наверняка поймете, о чем речь. Сатанаил означает двойственный, то есть дуальный, одновременно и добро, и зло.
— Мнимо добрый, — отреагировал Бернар.
— И мнимо злой, — подхватил Фернан. — Мы верим в такого Бога. Он же дьявол, тот, кто делит дух между людьми. Но не тот извращенец, каким его представила церковь.
«Не делит, а разделяет людей враждой и искушениями», — подумал священник, но возражать далее не стал. Бернар сам же подписался на связь с этими слугами сатаны, и прыгать с воза, на который уже сел, считал он, было поздно. Все-таки, как казалось Морену, он преследовал благую цель. А для этого можно было и пожертвовать убеждениями.
Но дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями. Об этом священник немного позабыл, увлекшись происходящими в его жизни событиями, которые бы никогда не случились, если бы он тихосмирно служил в провинции.
«Как все-таки легко, — думал Морен, — совратить человека с пути истинного». — Но ему почему-то было совершенно не стыдно осознавать это. И даже немного весело. С интересом следя за разворотом событий, он ожидал, что же будет дальше. Он понимал также, что теперь от его согласия сотрудничать с масонами зависела его карьера, как священника. Ведь разглашение того, что с ним произошло, сулило ему лишение сана, а, возможно, и того хуже, предание анафеме.
Но такого быть не могло. Это он знал. Эти люди ничего никому не расскажут. У них к нему есть интерес, иначе бы с ним не связывались.
«Они, наверняка, раскусили трюк с бумагами и решили меня использовать. Но что им надо?» — этого пока Бернар понять не мог.
Давешнее групповое совокупление, свидетелем которого стал Морен, свидетельствовало о том, что они пренебрегают нормами христианской морали. Но очевидным было и то, что это люди далеко не бедные и занимают, вероятно, высокое положение в обществе.
— Почему меня раздели вчера? — задал вопрос Морен.
— Это символическое действие. Оно означает, что мы предстаем перед Богом голыми без прикрас. И только он волен давать нам те или иные одежды.
«Извращенцы», — снова пронеслось в голове у Морена возражение. — Одежды? — произнес он вслух.
— Они же, на языке символов, психологические состояния духа, — спокойно, словно не замечая напряжения Морена, отвечал Фернан.
— Простите, но это ересь, которой я еще не слыхал, — не удержался священник.
— Не большая ересь, чем христианская догма в интерпретации церкви. Мало кто видел и понимал то, что делал Христос. Символы и аллегории были восприняты буквально. И вот родились легенды о том, чего не было в реальности.
— Что вы имеете в виду?
— Библия — собрание сочинений полуграмотных людей, к тому же весьма экзальтированных по тем временам.
— А как же чудеса?
— Это движения духа.
— А смысл чудес?
— Показать, что мир не материален. В основе его лежит этот самый двойственный Дух, двигающий людьми и создаваемыми посредством его событиями.
— И вы утверждаете, что он одновременно допускает и добро, и зло?
— Не просто допускает, а сам творит их через людей.
— Позвольте, а как же свобода?
— Вы имеете в виду свободу выбора? Вы полагаете, она у вас есть?
Карл Маркс уже жил в то время, когда происходил этот разговор, и Морен был знаком также с основами материализма.
— Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого, — словно подхватил его мысли Фернан. — А тот, кто сводит и разводит в жизни одного и другого, знает, что ее попросту не существует.
— Но если я сейчас уйду… — попробовал было возразить Морен.
— Вы не уйдете, — все так же спокойно сказал масон.
— Но почему? — снова возразил Бернар, чувствуя, как слабеет его тело, и понимая, что в этот момент он, действительно, не сдвинется с места. Он также осознавал, что сделает все, что потребуют от него эти люди. Какая-то едкая боль словно поселилась у него в животе и резала тело изнутри. Ему было неприятно и хотелось поскорее от нее избавиться.
