– А письмам она будет рада. Наверняка у них там, на небесах, бывает скучновато, – высказался он по этому поводу. – Жаль, что я еще не умею писать. Когда научусь, я тоже ей напишу.
Я закрыл тайник и сказал:
– Только помни, Артюр, это секрет. Никому о нем не рассказывай, слышишь? Совсем никому. А то… а то письма не дойдут к маме.
Он понимающе кивнул.
– Я никому не скажу, – пообещал он серьезно. – Я понимаю, что секрет – это секрет. Я ведь уже большой.
Он взял меня за руку, и мы пошли обратно. По дороге мы увидели Софи: она сидела на скамейке и грелась на солнышке. Решила сделать обеденный перерыв. У нее были с собой тартинки и баночка пива. Она великодушно угостила нас своими бутербродами. Артюр говорил не умолкая о том, как он отдыхал на море, а я думал о своем и мыслями был далеко.
Ах, Элен! У меня такая тяжесть на душе. Я скрываю секрет, и очень некрасивый. Может быть, тебе и так все давно известно, если ты еще где-то есть и смотришь оттуда на нас.
Я не сказал тебе всего начистоту, любимая! Этот вечер с Катрин, этот день рождения, о котором я тебе писал, на самом деле закончился совсем не так.
Да, мы правда очень грустили и действительно много тебя вспоминали, но потом – сам не понимаю, как это случилось, – мы вдруг со слезами обнялись, и тут как-то одно потянуло за собой другое. В общем, всю ночь мы провели вместе.
Мне ужасно стыдно, Элен! Ведь никакой любви к Катрин у меня нет. В этот вечер мы оба чувствовали себя такими несчастными, каждому из нас нужно было на кого-то опереться. Мы поступили неправильно, совершили ошибку. Но я так тоскую по тебе, Элен. Это трудно выдержать. Ах, если бы ты снова была со мной! Если бы своими письмами я мог вернуть тебя к жизни, поверь мне, я тогда написал бы тысячу писем!
И вот я чувствую себя перед тобой виноватым и только надеюсь, что ты меня простишь. «Как думаешь, Элен на нас обиделась?» – спросила Катрин, когда мы потом объяснились. И я не нашел ответа. У меня такое чувство, что я предал самое дорогое. Ибо самое дорогое для меня – это ты, любимая.
Можешь ты нас простить? Можешь простить меня?
Ах, если бы получить от тебя ответ, мой навеки умолкший ангел! Хоть бы ты подала мне какой-то знак, чтобы я понял – прощен. Я за это многое отдал бы!
Я люблю тебя, мой ангел. Всегда буду любить тебя.
Прости меня!
Глава 11
Добрые души
Вот-вот наступит май, и я снова съездил на кладбище.
Случилось ли это из-за бесконечных переживаний насчет Катрин, или же виной всему был холодный ветер на мосту дез Ар в тот вечер, когда мы встречались с Александром в районе Бобур, а может быть, все дело в приятеле Артюра по детскому саду Максиме, который приходил к нам в гости и все время, пока мы играли в зайца и ежика, немилосердно меня обкашливал. В общем, я подхватил вирус и заболел таким гриппом, что мало никому не покажется. Голова разламывалась, все кости ныли – такого со мной давно не бывало, не припомню за последние годы ни одного случая, чтобы у меня вообще поднималась температура. Зато теперь всего хватило сполна. Я с трудом мог дотащиться от постели до ванной и обратно, с утра помочь Артюру одеться, а вечером поставить ему какой-нибудь фильм – и все.
В это время я на себе почувствовал, что значит, когда рядом есть добрые души. Они слетелись на помощь со всех сторон. Maman отсоветовала мне обращаться к врачу: «От гриппа они все равно ничем не помогут. Сидя у них в очереди, ты только подхватишь новые вирусы». Она заходила ко мне каждый день, чтобы приготовить еду, и должен сказать, что за две недели болезни я странным образом даже прибавил в весе. Элоди – так звали мать приятеля Артюра, который уже успел вылечиться, – заходила утром и отводила детей в детский сад. Катрин сразу же предложила приводить Артюра из детского сада, иногда она забирала его к себе поиграть, а мне, как больному, приносила гостинцы, и я с благодарностью их принимал.
Даже Александр, питающий настоящую фобию ко всякой заразе, два раза меня навещал. Он прикрывал рот галстуком и устраивался на стуле как можно дальше от дивана, на котором я лежал.
В это время я помногу спал. Мой организм самостоятельно боролся с вирусами, снимая с меня всякую ответственность, а я только мирно дремал, приняв болеутоляющую таблетку, в комнате с задернутыми занавесками.
Один раз мне приснилась Элен, она возникла передо мной улыбающаяся, в белом одеянии и с венком из маргариток на голове, и я подумал: «Такая теперь, по-видимому, мода на небесах». Она нежно поцеловала меня в губы и сказала:
– Вот решила проведать тебя. Как ты себя чувствуешь, Жюльен? У тебя все хорошо?
– Сейчас да, – ответил я и вздохнул с облегчением, увидев, что она пришла. – Пожалуйста, не уходи, Элен! Ты так мне нужна.
– Ну что ты, Жюльен, mon petit fou
[46], – рассмеялась она негромко. – Я и так всегда с тобой, разве ты не знал?
Она села рядом с моей кроватью и ласково убрала мне со лба взмокшие волосы, а я схватил ее руку, такую нежную и тонкую. «Буду держать ее и не отпускать», – подумал я про себя. – Никогда больше не выпущу эту руку из своей». Я блаженно смежил веки: теперь все хорошо, Элен со мной, и я крепко держу ее руку в своей.
Проснувшись, я с изумлением обнаружил, что все еще держусь рукой за деревянный столбик кровати.
Однажды вечером (к тому времени я уже пошел на поправку) Катрин привела из детского сада Артюра и, перед тем как уйти, с нерешительным видом задержалась в комнате. Видно было, что она хочет сказать что-то важное. Из детской комнаты слышно было пение Артюра, он сидел за своим детским столиком и рисовал восковыми карандашами картинку за картинкой – это было его новое увлечение. Приложив палец к губам, Катрин тихонько прикрыла дверь.
Я приподнялся с подушки: что это она там затеяла?
– Жюльен, нам надо поговорить, – сказала она приглушенно и устроилась в мягком кресле напротив дивана. – Это касается Артюра.
– А что с Артюром? – встревожился я. – Что с ним случилось? Его обижают дети в детском саду?
Сейчас столько пишут в газетах о том, как дети в группе вдруг начинают обижать и высмеивать кого-нибудь одного.
– Нет-нет, ничего такого, – продолжила она нерешительно.
– Ну тогда что же?
Она вдруг вся залилась краской:
– Артюр меня сегодня спросил, не стану ли я его новой мамой.
– Что-о? С чего он это взял? – спросил я подозрительно.
– Вот и я его о том же спросила, и он сказал, что утром мадам Гренуй заговорила с ним на лестнице. Она сказала, что его, бедняжку, можно только пожалеть, так как его бессердечный папаша, похоже, уже забыл маму и завел себе новую женщину – учительницу из квартиры напротив, к которой ходит тайком. «Наверняка у тебя скоро появится мачеха, бедный мальчик», – сказала она ему.
