Она откинулась на спинку стула, и на ее волосах заиграл солнечный луч.
Я облегченно рассмеялся. Затем я заглянул ей в глаза, задержав взгляд дольше обычного, и у меня мелькнула мысль, не рассказать ли все этой девушке, с которой, как говорится, можно хоть в разведку.
– Знаешь, Софи…
Она взглянула на меня с живым интересом, и я почувствовал, как у меня пропадает решимость. Наверное, все-таки не стоит. Или сказать? Я заколебался.
– Да?
– Мне иногда самому хочется сказать тебе, но я… не решаюсь, – промямлил я.
– О! – Софи посмотрела на меня очень странным взглядом и, вместо того чтобы сделать какое-нибудь ироническое замечание, какие обычно так и сыпались у нее с языка, надолго умолкла.
Я тоже не знал, что сказать, и мы оба смутились еще больше.
Софи занялась застежкой своего комбинезона, как будто та расстегнулась. Потом передернула плечами и осторожно улыбнулась.
– Ну так скажи, когда решишься, – предложила она.
Нетрудно было понять, что она неправильно истолковала мое замечание. Возможно, она теперь думает, что дурачок с кладбища в нее влюбился.
– Нет… нет, речь не о том! – заторопился я и почувствовал, что получается полная ерунда. – Это… это… не о нас, Софи, – попытался я исправить недоразумение. – Это… это… такой секрет.
– Ага, понятно: секрет, значит, – сказала она, и мы оба засмеялись – немного смущенно.
Впоследствии, вспоминая этот странный разговор, я иногда спрашивал себя: было ли это просто недоразумением, или, напротив, за недоразумением крылась чистая правда?
Что-то изменилось. Я уже не предавался печали сутками напролет, да что там сутками – даже не каждый день. И я не знаю, что послужило причиной. Возможно, сказывалось влияние Софи, а возможно, дело было в моей секретной миссии, из-за которой я так часто ходил на кладбище, но понемногу я перестал все время перебирать старые воспоминания и начал заглядывать вперед – пока что до следующего письма, до следующего ответа, до следующего раза.
И вот как-то в июне, во время очередного посещения могилы, я обнаружил в тайнике, в обмен на очередное письмо, открытку с изображенными на ней ориентальными узорами. Я растерянно повертел ее в руках. На открытке была нарисована в обрамлении из арабской вязи бирюзовая дверь, и на ней были написаны слова Рабиндраната Тагора:
Когда закрываются одни врата счастья,
Открываются рядом другие,
Но мы так долго глядим
На захлопнувшиеся,
Что других,
Распахнутых,
Даже не замечаем.
Я мысленно спрашивал себя, что значат эти слова, как вдруг рядом послышались легкие шаги. Обернувшись, я увидел Катрин с букетиком незабудок в руке. Она пристально смотрела на меня. Сколько времени она уже тут простояла?
– Привет, Жюльен, – сказала она и, приблизившись, с любопытством спросила: – Что это у тебя?
– Ничего!
Я торопливо засунул открытку в сумку.
Катрин тотчас же отодвинулась:
– Pardon! Не хочу быть назойливой, извини, пожалуйста!
– Да нет… это я так. Просто у меня… – Я не закончил фразу, и она так и повисла в воздухе.
Катрин положила на могилу свои незабудки и непринужденно улыбнулась:
– Какая сегодня хорошая погода! А я рано закончила в школе. Вот и подумала: навещу-ка я Элен.
– Н-да… – сказал я и тоже улыбнулся. – Значит, нам пришла в голову одна и та же мысль.
Мы вместе пошли к выходу, и тут у меня мелькнула новая мысль.
– Скажи-ка, Катрин, ты, случайно, не знаешь Тагора?
Она даже бровью не повела:
– Ты имеешь в виду индийского поэта?
– Да, его. – Я испытующе вглядывался в нее, но в ее глазах ничего не мелькнуло. – Ты знаешь его афоризм о вратах?
Подумав, она покачала головой:
– Нет как будто. Я вообще знаю только одну цитату из Тагора, которую мне написала в альбом моя учительница музыки. «Бремя своего „я“ легче нести, когда я над ним смеюсь». Или что-то подобное. А почему ты спросил?
Она тут была ни при чем. Или она такая хорошая актриса?
– Да просто так.
У выхода нам навстречу попалась Софи: она как раз относила свои инструменты в сарайчик.
Софи поздоровалась со мной и, окинув быстрым взглядом Катрин, высоко подняла брови и многозначительно мне подмигнула. Катрин несколько недовольно посмотрела на изящное темноглазое создание в черной шапочке. Я коротко познакомил их, и мне показалось, что обе с первого же взгляда невзлюбили друг друга.
Дорогая Элен!
Сейчас суббота. Сегодня вечером у Артюра впервые побывала в гостях его подружка Джульетта из детского сада, бойкая маленькая особа с рыжими волосами и веснушками. Мне кажется, ты в детстве была на нее похожа. Артюр нас познакомил после того, как Джульетту привела ее мама.
Он сказал: «Это мой папа, он пишет книжки». На Джульетту это произвело впечатление, и она пожелала узнать, много ли на это нужно времени. Хотел бы я сам это знать! Оба удалились в комнату Артюра и часами там с увлечением рисовали. Картинки. К сожалению, им еще вздумалось заодно разрисовать стену над кроватью Артюра. Я в это время работал за письменным столом, писал свой новый роман. Ты не поверишь, cherie, но работа действительно понемногу продвигается, не быстро, страницы по три-четыре в день, но получается хорошо. Понравится ли Жан-Пьеру Фавру то, что я пишу, не знаю: должен сказать, это будет совсем не та книга, которую он ожидает. И запляшет ли издатель на радостях от нее среди ночи при лунном свете? Смею в этом усомниться. Но хорошо, что я вообще снова начал регулярно писать.
Итак, я сидел и время от времени прислушивался к тому, что делалось в детской. Сначала дети без умолку болтали и смеялись. Затем стало тихо, и только временами слышалось сдавленное хихиканье и перешептывания. Я с улыбкой подумал: что там, интересно, происходит? Но потом перестал обращать внимание. Один раз я услышал, как Артюр сказал: «Давай лучше вот это возьмем, так скорее получится». Джульетта так и взвизгнула от восторга: «Ой, да!» А затем, понимая, что они задумали что-то недозволенное и совершенно замечательное, она сказала: «Но этого же нельзя делать!» Тут уж я пошел посмотреть и, открыв дверь, не поверил своим глазам.
Они стояли рядом на кровати Артюра и с упоением разрисовывали красками белые виниловые обои. Причем красок уже оставалось совсем на донышке.
– Что это вы тут творите? – воскликнул я почти с ужасом.
– Мы хотим нарисовать большую-пребольшую картину, папа, – простодушно объяснил Артюр, вытирая о штанишки перепачканные ладошки. – На листке она не поместится.
