В этот день я видел очень многих людей. Людей самого разного возраста, со всех концов света, но у них было нечто общее. Когда они уходили отсюда, на их лицах светилась улыбка.
Наконец я встал, освобождая скамейку. Вечернее солнце уже совсем садилось. Из кармана послышалось короткое «динь». Я медленно вынул телефон и увидел сообщение от Александра. По-видимому, он уже давно пытался до меня дозвониться. Взглянув на дисплей, я невольно улыбнулся.
Александр приставал ко мне с этой темой, не веря, что между мной и Катрин на самом деле ничего нет. Ведь я говорил ему, что Катрин пригласила меня в кино.
Я набрал его номер, чтобы ответить, и он сразу же взял трубку.
– Господи, Жюльен, где тебя носило целый день? До тебя же дозвониться – как до папы римского! – заворчал он. – Мобильный телефон – хорошая вещь, но надо же хоть изредка им пользоваться.
– Но ведь я у телефона. Что там у тебя случилось? – спросил я с иронией и снова посмотрел на стену. Там стояла молодая женщина с ярко-рыжими волосами. Казалось, она изучала надписи на доске. Она медленно обернулась, и на какую-то секунду мне показалось, что я вижу Элен. Она обернулась, и все вокруг замерло в неподвижности. – Александр, я больше не могу говорить.
В нескольких метрах от меня стояла Кэролайн – Кэролайн, с которой я на ступенях у Сакре-Кёр разговаривал о стихах Жака Превера. Она смотрела на меня с улыбкой.
Элен, любимая моя!
Уже поздно, Артюр спокойно спит в своей комнате, а я сижу за письменным столом, еще весь взбудораженный событиями этого дня.
Сегодня, положив тебе письмо, я нашел в тайнике план Парижа, и этот план, на котором одно место было отмечено кружком и еще была написана удивительно красивая фраза о «сердце» и «каменной стене», привел меня к mur des je t’aime.
Я долго просидел в сквере на скамейке, наблюдая за людьми, приходившими к стене влюбленных, и меня глубоко взволновали увиденные там сцены. Я смотрел и ждал, и внезапно меня охватило страстное желание, чтобы и я опять мог сказать кому-то: «Я тебя люблю», кому-то, кто посмотрел бы на меня и взял за руку, как некогда ты, Элен.
Позвонил Александр и отвлек меня на минуту, а затем я поднял взгляд и увидел у стены ТЕБЯ! Поверь, у меня на миг замерло сердце, я почувствовал себя в свободном падении.
Но потом оказалось, что это Кэролайн: помнишь, та рыженькая студентка, которую я встретил у Сакре-Кёр, которая тоже любит стихи и с первого взгляда напомнила мне тебя, mon amour
[60], — девушка, которая обратилась ко мне с просьбой в тот самый день, когда я нашел каменное сердечко – самый первый из полученных мною знаков. И мое бедное сердце опять встрепенулось.
Кэролайн явилась, словно она и есть ответ на все мои вопросы. Она улыбнулась мне, и я в вдруг почувствовал совершенную уверенность, что это она подкладывала в тайник все знаки и нарочно привела меня к этой стене.
На подкашивающихся ногах я шагнул в ее сторону.
– Кэролайн… – сказал я. – Кэролайн! Так это были вы? Все эти знаки были от вас?
Она смотрела на меня приветливо, но лицо ее выражало недоумение.
– Какие знаки? – озадаченно переспросила она. – О чем вы, месье?
– Но… но тогда… Что вы делаете здесь? – произнес я с запинкой. – Зачем вы тогда здесь, у этой стены?
– Well… – начала она, смущенно смеясь. – Просто хотела посмотреть на знаменитую mur des je t’aine… И сфотографироваться. – Поправив волосы, она воскликнула: – Ой, как же неловко получилось! Теперь вы подумаете, что я хочу запечатлеть себя у всех парижских памятников, как какая-то глупая туристка! – Кэролайн рассмеялась, затем внимательно пригляделась ко мне. – Вам нехорошо, месье? Давайте присядем.
Она взяла меня под локоть и отвела на скамейку, с которой я только что поднялся. Я сел, опустив голову и закрыв лицо ладонями, чтобы снова взять себя в руки. Что это я вообразил? Похоже, я окончательно свихнулся. Эта студентка, приехавшая в Париж на один семестр, не знает даже моего имени, не говоря уже о могиле моей жены!
Я сам поставил себя в неудобное положение!
– Извините, пожалуйста! Глядя на вас, я вдруг обознался, принял вас за другую, – сказал я, подняв голову. – А затем у меня все закружилось перед глазами.
Кэролайн кивнула:
– Сосуды. Мне это знакомо. А кроме того, вы, наверное, долго сидели на солнце. – Она порылась в своем замшевом рюкзачке. – Вот, возьмите, пожалуйста, месье. У меня на всякий случай всегда есть с собой кусочек сахара. – С этими словами она протянула мне маленький сверточек в бумажке с зеленой надписью. Я медленно его развернул и сунул в рот кусочек сахара. Я раскусил его и принялся жевать.
– Ну как? Вам получше? – озабоченно спросила Кэролайн.
Если она и приняла меня за полоумного, который сидит, не замечая ничего вокруг, и потом бормочет какую-то нелепицу, то не подала вида.
– Да… Спасибо. – Приступ слабости миновал. Бросив взгляд на бумажку, я невольно улыбнулся: – Я вижу, вы уже побывали в «Café de Flore». От вас действительно ничто не укроется, – попытался я пошутить, чтобы вернуть разговор в нормальную колею.
Она широко улыбнулась:
– Это все для моей дипломной работы. Должна же я своими глазами повидать то место, которое посещал Превер со своей группой «Oктябрь»
[61].
Мы еще посидели несколько минут на скамейке, пока Кэролайн рассказывала мне о своей работе. Признаться, я понял не больше половины из того, что она рассказывала, но тут, наверное, виновата была невероятная усталость, которая вдруг меня охватила. Усталость от всех треволнений, как настоящих, так и порожденных безумными фантазиями.
Потом Кэролайн встала и протянула мне свой смартфон:
– Сфотографируйте меня, пожалуйста, если можно. А еще лучше – сделайте маленькое видео, как я стою перед стеной! – Она поправила свою вязаную кофточку и летнюю юбку.
Снимок был предназначен для ее друга Майкла, который сейчас уехал в Лондон, и Кэролайн по нему страшно соскучилась. Она показала мне, на какую кнопку нажать, чтобы сделать видео, а затем спросила:
– А как вас зовут, месье? На случай, если мы еще встретимся.
– Азуле, – сказал я. – Жюльен Азуле.
– Ну вот, месье Азуле, можно снимать, но только чтобы там вышла вся стена!