Префект полиции Луи Дюбуа раньше работал прокурором в Шатле: он прекрасно владел искусством вытягивать признания у обвиняемых. Выглядел он вполне интеллигентно и действовал соответствующими методами. Его тихий голос не пугал, а мягкие манеры способствовали установлению почти доверительных отношений. Он поклялся государственному советнику Реалю, что докопается до мельчайших деталей заговора, и он собирался сдержать данное слово. Примерно таким же образом действовал и Пьер-Мари Демаре, бывший священник, а ныне начальник бюро секретной полиции, походивший на тюремщика, заботливо подкармливающего заключенного, приговоренного назавтра к смертной казни.
Тюрьо был человеком иного склада: ему больше по нраву были методы революционного трибунала времен Террора. Такие люди не знали ни пощады, ни жалости. Про них говорили, что они сделаны из железа, и они, по сути, таковыми и были.
Каждый вечер государственный советник Реаль приносил Наполеону протоколы допросов арестованных заговорщиков. Тот нервничал: ему срочно нужно было либо верное доказательство вины Моро, либо его признание. И генерал вроде бы сделал его в длинном письме, написанном первому консулу 8 марта, то есть на девятый день после того, как был арестован Пишегрю. В этом письме генерал излагал мотивы, по которым он решил встретиться с Пишегрю, и всю историю их взаимоотношений. Главной целью встречи он называл желание удалить бывшего боевого товарища из списков эмигрантов. Далее он писал:
«Что касается нынешнего заговора, то могу вас уверить, что я далек от того, чтобы принимать в нем хоть малейшее участие. Я даже не понимаю, как горстка людей может надеяться сменить правительство и восстановить на троне семейство, которое не смогли вернуть усилия всей Европы и многолетняя гражданская война. Уверяю вас, генерал, что все предложения, которые мне были сделаны, я отклонил, как совершенно безумные».
В заключение Моро заявлял:
«Доносы противны моему характеру: я сурово осуждаю их, особенно если они направлены на людей, к которым испытываешь старинные чувства признательности и дружбы».
Эта последняя фраза, по сути, являлась формальным признанием того, что названные выше предложения ему делал Пишегрю. Благородный Моро даже не заметил, что, осуждая доносы, сам фактически стал доносчиком.
Реакция первого консула на это послание была крайне сухой. На полях письма он размашисто написал:
«Присоедините письмо Моро к документам следствия».
Американский историк Вильям Миллиган Слоон дает этому письму Моро следующую оценку:
«Моро обратился к Бонапарту с письмом. Оно с некоторой натяжкой могло быть истолковано в смысле сознания виновности и было представлено в суд в качестве компрометирующего доказательства. Письмо это произвело глубокое впечатление, хотя в нем, собственно говоря, и не содержалось никаких самообвинений».
Историк А.З. Манфред по этому поводу более категоричен:
«Сторонникам оппозиции и самому себе Моро этим письмом, которое постарались сделать известным, нанес большой моральный урон».
Конечно же, письмо генерала Моро к первому консулу было конфиденциальным. Но можно ли обвинять Наполеона, передавшего откровения генерала в руки следствия, в отсутствии благородства? Вряд ли. Наполеон уже давно не был частным лицом. Он был главой государства и имел соответствующие обязанности. Если бы письмо было написано парой недель раньше, оно имело бы совершенно иной резонанс. Но теперь борьба с заговорщиками была в самом разгаре. Уже были даны показания, свидетельствующие о встрече Моро с Кадудалем и Пишегрю. Вот, например, что показал генерал Ляжоле на своем первом допросе 16 февраля, то есть за три недели до написания этого письма:
— Я виделся с Моро несколько раз прошлым летом. Он показался мне заинтересованным во встрече с Пишегрю. Я взялся организовать ее. Я поехал в Лондон, где переговорил с Пишегрю. Мы затронули тему Моро. Пишегрю тоже был заинтересован во встрече и сказал, что готов ради этого выехать из Англии. Через две недели представился случай, и мы им воспользовались. Первая встреча состоялась на бульваре де ля Мадлен. Две другие происходили в доме Моро на улице Анжу-Сент-Онорэ. Лично я на этих встречах не присутствовал.
На втором допросе Ляжоле подтвердил все свои признания и добавил, что в Англии виделся с Пишегрю в его имении Брэмптон близ Лондона. Там же он якобы видел и младшего брата казненного короля графа д'Артуа, который шепнул ему: «Если наши два генерала сумеют договориться, я не замедлю выехать во Францию».
По словам Ляжоле, он прожил у Пишегрю 15 дней. Потом они погрузились на английский корабль и высадились в Бивилле. Их было семь человек: Пишегрю все звали Шарль, Рюзийона — он явно был военным — все звали Майор, еще с ними были некие Лемэр и Ришмон, а также люди, которых Ляжоле не знал.
По поводу последней встречи двух прославленных генералов в Париже Ляжоле констатировал: «Вернувшись, Пишегрю выглядел очень недовольным. Говоря о Моро, он мне сказал: "Похоже, что у него полно амбиций и он хочет править сам. Отлично! Желаю ему успехов, но, на мой взгляд, он не в состоянии управлять Францией и в течение трех месяцев"».
Больше о встречах Моро и Пишегрю он ничего не знал. Про Жоржа Кадудаля Ляжоле рассказал следующее: тот имел целью восстановление монархии во Франции, его люди собирались в Париже и Пикардии. Для достижения своей цели он хотел устранить первого консула. Для встречи с генералом Моро он сначала вышел на некоего Вильнёва, который был дружен с секретарем Моро Френьером. Но ответ Моро был однозначным: генерал не любил Наполеона, но никогда и мысли не имел участвовать в покушении на его жизнь.
Информацию, полученную от Ляжоле, дополнил арестованный Роллан, который, как оказалось, вез генерала Пишегрю на встречу с Моро. Вот показания «По пути обратно Пишегрю сказал, что планы Моро отличаются от того, что предполагалось. Они не договорились. Моро сказал, что не может встать во главе какого-либо движения, направленного на восстановление власти Бурбонов. «У них все равно ничего не получится» — вот его точные слова. В любом случае он отказался брать на себя какие-либо письменные обязательства».
Роллан сидел, обхватив руками колени и покачиваясь из стороны в сторону. Необходимость доносить на других людей ему явно была неприятна, но другого выхода у него не было. Немного подумав, он добавил, что Моро, хоть и не согласился встать во главе движения, но признал, что, если Пишегрю удастся «убрать» первого консула, то он употребит свое влияние в Сенате, чтобы защитить Пишегрю и его сторонников. По словам Роллана, Моро заявил, что его дальнейший образ действий будет зависеть от общественного мнения Франции.
Показания генерала Ляжоле и Роллана накладывались на показания адъютанта Кадудаля Буве де Лозье, и все они так или иначе подтверждали факт того, что Моро встречался с главарем заговорщиков. Было очевидно, что Моро не желал принимать участие в роялистском заговоре, но был расположен понаблюдать, как они сами расправятся с ненавистным ему первым консулом.
