Он был убежден, что все должны смотреть на него, как на невинно преследуемого человека, вынужденного к самообороне. Эта версия была ему очень выгодна, так как она развязывала руки, оправдывая насилие и средневековую жестокость. При этом Наполеон прекрасно отдавал себе отчет в том, что никакой реальной опасности не было и в помине, ведь он сам писал 6 марта 1804 года графу Франческо Мельци:
«Я не подвергался серьезной опасности, так как полиция внимательно следила за каждым шагом заговорщиков».
И право же, если деятельность Жоржа Кадудаля еще можно трактовать как потенциальную угрозу жизни будущего хозяина всей Европы, то ни генерал Пишегрю, ни герцог Энгиенский, ни тем более капитан Райт к этому не имели ни малейшего отношения и никак не заслуживали своей трагической участи.
* * *
Заседание 3 июня было открыто, как обычно. Заслушали несколько свидетелей, но ничего интересного не происходило. Однообразие процесса было нарушено лишь ближе к полудню, когда заговорил старший из братьев де Полиньяк.
— Посмотрите на Жюля, — сказал Арман де Полиньяк судьям, — это всего лишь ребенок. Спасите его, ведь он не понимал, что делает! Я один виновен. Лишь я отдавал себе отчет в том, что делал. Если вам непременно нужна голова кого-то из Полиньяков, возьмите мою, я вам ее дарю…
Брат перебил его. Голос его был пронзительным, высоким, дрожащим:
— Нет! Нет! Господа, не слушайте его! Я совсем один, у меня нет ни жены, ни детей! Арман же отец семейства! Возьмите мою жизнь, но сохраните жизнь моему брату!
Аудитория была потрясена этой сценой до глубины души, многие в зале плакали. Потом наступила очередь маркиза де Ривьера. Председатель суда Эмар показал найденный у него миниатюрный портрет графа д'Артуа, младшего брата казненного короля Людовика XVI и одного из вождей контрреволюционной эмиграции, и спросил:
— Обвиняемый, узнаете ли вы эту миниатюру?
— Я что-то плохо отсюда вижу, — ответил маркиз, — пожалуйста, передайте портрет мне?
Когда портрет оказался у него в руках, он поцеловал его, прижал к сердцу и закричал:
— Как вы могли подумать, что я не узнаю этот портрет?! Я хотел лишь последний раз поцеловать его перед тем, как подняться на эшафот. Теперь, господа, я счастлив, и вы можете делать со мной, что хотите!
Эта сцена произвела на аудиторию не меньшее впечатление, чем предыдущая. Благородство молодых дворян вызывало уважение даже у самых закаленных в революционных боях республиканцев.
После этого был объявлен перерыв, а во второй части заседания слово взял государственный обвинитель, который призвал суд обрушить на головы обвиняемых всю мощь закона, дабы их возможные последователи не тешили себя иллюзиями: любое покушение на жизнь императора будет сурово наказано.
* * *
Заседания 5, 6, 7, 8 и 9 июня были полностью посвящены выступлениям защитников обвиняемых. В их числе следует отметить знаменитых адвокатов Биллекока (он защищал маркиза де Ривьера) и Боннэ (он защищал генерала Моро). Адвокат Доммаже защищал Жоржа Кадудаля, Коттерель — генерала Ляжоле, Готье — Костера де Сен-Виктора и Пико, Гишар — братьев де Полиньяков, Лебон — Буве де Лозье, Рюзийона и Шарля д'Озье и т. д.
5-го числа выступило девять человек, но все ждали речи мэтра Боннэ, который должен был выступать десятым. Однако уставший председатель суда решил закрыть заседание и перенести слушания на завтра.
6 июня, как только открылось очередное заседание суда, председатель Эмар пригласил на трибуну адвоката Моро мэтра Шарля Боннэ, но генерал тут же вскочил с места и заявил, что хочет сказать несколько слов до этого.
— Вы можете выступить после вашего защитника, — попытался урезонить его Эмар.
— То, что я хочу сказать, — возразил генерал, — должно предшествовать выступлению моего защитника. И дело тут не в том, что мое доверие к нему не полное — вовсе нет, но я чувствую, что мне необходимо самому обратиться к суду и к нации.
— Так и быть, предоставляю вам слово.
— Несчастливые обстоятельства, — начал Моро, — могут, случайно или нет, за несколько мгновений перечеркнуть жизнь самого благородного человека. Сейчас я кладу всю свою жизнь на одни весы с обвинениями, выдвинутыми против меня. Моя жизнь всем хорошо известна. Я стал военным, потому что так было надо, ведь я был гражданином своей страны. Мой характер формировался под боевыми знаменами, и я сохранил его неизменным.
— Все это замечательно, но почему вы попросили слова? — удивился Эмар. — Неужели лишь для того, чтобы сказать это?
— Нет, — спокойно продолжал Моро. — Я надеюсь, что нация не забыла, как я вел себя на полях сражений, не забыла моей репутации. Мне много раз предлагали встать во главе правительства, но я всегда считал себя созданным для командования армиями, а не государством.
В этом Моро был прав. Много или немного, но один раз точно предлагали. Вспомнить хотя бы события 18–19 брюмера: Наполеону ведь помогли совершить этот государственный переворот! Одним из действительных авторов этого переворота был влиятельный член Директории Эмманюэль Сийес, ставший потом вторым консулом. Так вот, не будь Наполеона, он использовал бы для этой цели какого-нибудь другого популярного в армии генерала. Известно, что он предлагал этот проект генералу Моро, но тот отказался сотрудничать с Сийесом. А ведь будь его амбиции посильнее, история не только Франции, но и всей Европы могла бы сложиться совершенно иначе.
— Когда мне поручили командование Рейнской армией, — продолжал Моро, — мои успехи были, как никогда, быстрыми и многочисленными. Какой был удачный момент для заговора! Разве амбициозный человек упустил бы такую возможность, будучи во главе победоносной и верной ему стотысячной армии? Я же оставил армию и отошел к простой гражданской жизни.
И в этом Моро был прав. В зале суда по рядам пошел шум одобрения. Председатель суда Эмар забил в колокол, требуя тишины.
— Господа, мне больше нечего сказать. Таков мой характер. Такова была моя жизнь. И вот теперь меня пытаются обвинить в том, что я бандит и заговорщик. Благородный человек, которому поручена моя защита, надеюсь, убедит вас в том, что эти обвинения ни на чем не основаны. Вы, господа судьи, знаете свои права и свои обязанности, вся Франция будет вас слушать, вся Европа будет на вас смотреть, не забывайте об этом!
Моро оглядел зал. Стояла гробовая тишина. Все ждали продолжения.
— Вся моя жизнь была посвящена только Франции, только революции! — продолжил он. — Сейчас же она стоит лишь капли чернил, необходимой для подписания смертного приговора. Но никто в этом мире не заставит меня раскаиваться в чем-либо. Клянусь: я жил и умру гражданином Франции!
Весь зал дружно разразился аплодисментами. Некоторые женщины бросали к ногам Моро цветы, через окна послышался гул солдатских выкриков:
— Моро невиновен! Свободу генералу Моро!
