Мадам де Сталь в своих «Мемуарах…» восторженно написала:
«Генерал Моро произнес в суде одну из прекраснейших речей, какие знает история человечества. Сохраняя необходимую скромность, он напомнил о сражениях, которые выиграл с тех пор, как Францией правит Бонапарт; он попросил прощения за то, что порой высказывал свои мысли с чрезмерной откровенностью и обиняками сравнил бретонский характер с корсиканским; наконец, в эту опаснейшую минуту он обнаружил разом, и незаурядный ум, и беспримерное присутствие духа».
После того как зал кое-как успокоили, слово было предоставлено мэтру Боннэ, который тут же поднялся на трибуну.
Боннэ говорил целых шесть часов с перерывом в один час. Он начал свою речь следующим образом:
— Итак, генерал Моро в оковах! Конечно, самыми большими и славными заслугами, самыми блестящими победами, самыми важными завоеваниями, спасением многих армий — ничем нельзя приобрести гнусного права вредить своей родине внутренними междоусобицами. Но эти подвиги, эти завоевания, эта геройская и безграничная самоотверженность, столько доблести, так много побед, двадцать пять лет настоящей честности — будет ли все это потеряно при решении дальнейшей судьбы моего знаменитого подзащитного? Нет, господа: разум и справедливость сильнее неразумия и неблагодарности! Эти спасительные воспоминания, которые витают над моим подзащитным, еще не есть оправдания, но они являются более чем вероятным предзнаменованием их.
Председатель суда несколько раз останавливал защитника. Когда после очередной остановки государственный обвинитель вставил со своей стороны замечание и назвал Моро изменником, мэтр Боннэ ответил следующей замечательной тирадой:
— Господин прокурор! Позвольте мне сказать вам, что генерал Моро достаточно хорошо продемонстрировал, изменник ли он. Никто из нас не мог бы представить на этот счет больше возвышенных доказательств. Ни вы, ни я не руководили военными кампаниями республики. Ни вы, ни я не побеждали в стольких битвах врагов нашей страны. Ни вы, ни я не уничтожили тех, кто хотел сражаться против нашего отечества. Ни вы, ни я не совершали изумительных отступлений из Германии и Италии и не спасли жизни стольких людей из своих армий. Ни вы, ни я не заплатили столь щедро своему отечеству долга любви и преданности. Вспомните, не только я, но и вся Франция испытала острую боль в сердце, узнав, что генерал Моро арестован. Здесь его пытаются судить за то, что его мнение не совпадает с мнением правительства. Но, помилуйте, общественное мнение всей нации тоже очень часто не совпадает с мнением правительства! Осудив генерала Моро, вы осудите всю Францию, весь народ, принесший колоссальные жертвы ради тех принципов, за которые с юных лет сражался мой подзащитный. Но если здесь и осудят генерала Моро, общественное мнение Франции все равно его оправдает…
Никогда еще адвоката не слушали с таким вниманием, как в этот раз слушали мэтра Боннэ, а когда он закончил, все принялись бурно аплодировать ему.
Все та же мадам де Сталь в своих «Мемуарах…» пишет:
«Суд над Моро продолжался, и, хотя газеты хранили по этому поводу единодушное молчание, одного лишь известия о речи, произнесенной в его защиту, оказалось довольно, чтобы пробудить души ото сна; никогда у Бонапарта не было в Париже столько противников, как в эту пору».
На следующий день Наполеон вызвал к себе курировавшего полицию министра Ренье и осведомился, сильную ли речь накануне произнес Моро.
— Очень слабую, — с важным видом ответил ему Ренье.
— В таком случае велите ее напечатать и распространить повсюду в Париже.
Когда же Наполеон увидел, как сильно ошибся его министр, он вновь вспомнил о Фуше, единственном человеке, который ничего не боялся и всегда говорил ему то, что думает, а не то, что от него хотят услышать.
Говорят, Наполеон был страшно рассержен на Ренье, а также и на мэтра Боннэ за его речь. Он даже хотел арестовать и сослать последнего, и только благодаря вмешательству архиканцлера Камбасереса дело ограничилось одним выговором.
* * *
Заседания 7, 8 и 9 июня также были посвящены выступлениям адвокатов. В частности, мэтр Гишар, защищавший братьев де Полиньяков, призвал суд обратить внимание на древность и благородство их рода. Он сказал:
— Полиньяки, господа, происходят от древних патрициев. Они всегда пользовались дворянскими привилегиями, важнейшей из которых являлась привилегия миловать заблудших. Я надеюсь, что суд, в свою очередь, окажется справедливым и милостивым к моим подзащитным, ибо они не совершили никакого преступления и не нарушили данную присягу.
Защитник Луи Пико мэтр Готье обратил внимание суда на то, что его клиенту во время следствия сначала предлагали 200 луидоров за информацию о месте жительства Жоржа Кадудаля, а когда тот отказался отвечать, принесли ружье и его затвором стали сдавливать пальцы. В доказательство Пико показал свои искалеченные руки.
— Как могло получиться, что вы впервые говорите об этом обстоятельстве? — спросил его судья Тюрьо.
— Черт возьми! — закричал Пико. — Да вы прекрасно об этом знали! Вы же сами были у меня в камере и сказали, что все уладите!
— Первый раз об этом слышу, — возразил ему Тюрьо.
— Я боялся, что они снова начнут меня пытать.
— Пико! — крикнул государственный обвинитель. — Вы можете говорить неправду, закон не обязывает свидетельствовать против себя, но вы должны вести себя более уважительно по отношению к суду.
— Ничего себе! — в ярости закричал в ответ Пико. — Уж не хотите ли вы, чтобы я еще поблагодарил вас за это! Ну, хорошо, огромное спасибо!
Жорж Кадудаль, до этого всецело погруженный в свои мысли, не удержался и голосом, полным сарказма, поддержал своего бывшего слугу, назвав судью Тюрьо цареубийцей. Потом он повернулся к жандарму, стоявшему у него за спиной, и попросил:
— Как противно произносить это имя. Дайте мне стакан водки, я хочу прополоскать рот.
После этого внимание суда переключилось на Жоржа Кадудаля. После короткого выступления своего адвоката мэтра Доммаже тот сказал:
— Я могу лишь немногое добавить к словам моего уважаемого защитника. Например, то, что я спокойно мог развязать новую войну в Вандее, но не сделал этого. Это доказывает то, что я хотел мира для Франции. В Англии мне казалось, что общественное мнение во Франции склоняется в пользу Бурбонов. С несколькими моими друзьями я приехал сюда, чтобы лично в этом убедиться. Можно ли это назвать заговором? Я что-то не слишком силен в новом французском законодательстве. Вы, господа, разбираетесь в этом лучше меня, вам и судить.
* * *
Чтобы не повторять каждый раз одну и ту же формулировку, которую председатель суда должен был обратить к каждому из подсудимых по завершении судебного процесса, ограничимся лишь их последними словами, представляющими наибольший интерес.
Генерал Моро:
— Ничто на этом процессе не свидетельствовало против меня. Ясно как божий день, что я никогда не принял бы никаких предложений от бывших французских принцев. Единственное, что существует у суда против меня, — это показания пары свидетелей, но они явно продиктованы следователями.
