Вечером, накормив ужином, Елена Алексеевна отводила Катю домой к пьяной уже матери, укладывала в маленькой комнате на диван и уходила. Катя ненавидела этот диван с выступающими пружинами и отломанной боковиной. Но, устав ворочаться, все ж засыпала. Забываясь сном, боялась только одного: вдруг завтра тетя Лена не возьмет ее к себе. И тогда придется весь день просидеть в этой комнате.
Став старше, Катя поняла, что Елена Алексеевна ее тогда просто жалела, не привязываясь душой и не пытаясь дать хоть капельку тепла.
Что такое, когда тебя любят, Катя поняла, только узнав Веру Михайловну. И тут же поняла, что любовь – это боль. Боль за другого, близкого.
Однажды Катя пришла на занятия музыкой с синяком в пол-лица, Сашок материн отметился. Она попыталась как-то небрежно ответить Вере Михайловне, откуда такая красота. Уверяла, что и не больно совсем. А та вдруг расплакалась. Гладила ее по щеке и плакала. А рядом стоял Леша, самый взрослый из учеников, и сжимал кулаки. Тогда и поняла Катя, что они ее боль как свою приняли. И расплакалась сама, освобождаясь от одиночества и своей ненужности другим. Вот тогда у нее появилась семья. И близкие. Она стала чувствовать тепло. И чужую боль, и обиду. И неправду, и лукавство. И то, что называют состраданием…
Вот как сейчас. Алекс почему-то переживает за нее. Сначала похитил, а теперь не знает, что с ней делать. И страшно ему от этого, и злится на себя, и себя же и боится. Слабости своей перед ней, Катей, боится. И не догадывается, что он ей уже не чужой.
– Катя… – опять этот акцент или ей показалось?
– Я не сплю, – открыла она глаза.
– У тебя что-нибудь болит?
– Нет. Только малыш толкается, – она говорила спокойно.
– Может быть, все ж поешь?
– Да, конечно, – Катя и вправду очень хотела есть.
Он помог ей сесть в постели и одним движением поправил упавшие на лицо волосы. Катя не отстранилась. Улыбнулась мягко, благодарно.
– Ты не боишься меня, ведь так? – усмехнулся он и убрал руку.
– Алекс, откуда у тебя акцент? Ты не русский? – Катя взяла со стола йогурт и ложку.
– Русский.
– Долго жил за границей?
– Да.
– А твои родители? Где они?
– Погибли. Давно. Катя, хватит вопросов.
– Можно последний? Что тебе от меня нужно, Алекс? Тебе, а не твоим хозяевам?
– Не умничай. Нет у меня никаких хозяев.
– А кто есть, Алекс? Заказчики? Что тебе заказали со мной сделать, а? Убить? – ее голос даже не дрогнул, хотя внутренне Катя замерла, ожидая ответа.
Телефон! Как не вовремя зазвонил у него в кармане куртки телефон! Катя поняла, что он готов был хоть что-то, но ответить! Как внимательно на нее посмотрел, словно проверяя, можно ли ей довериться! Она прислушалась. С крыльца, куда вышел Алекс, не доносилось ни звука.
– Powiedziałem już, że wszystko jest w porządku!
[7] – вдруг громко выкрикнул Алекс. – Diabli!
[8]
«Кажется, польский. Или чешский? Господи, да что ж происходит?!» – вернулись вдруг к ней ее страхи.
– Катя, собирайся, отвезу тебя домой. Я должен возвращаться…
– В Польшу? – спросила она наугад.
– Черт! – немного замешкался он. – Ну какая разница! Слушай меня внимательно. Береги себя! Тебя должны убить. Я, кажется, догадываюсь, почему. Не я, так другие придут. Но я должен еще проверить. Мне нужно уехать!
– Почему?
– Что почему?
– Почему только догадываешься, Алекс? Разве ты не знаешь причину? Тебя отправили сюда, чтобы меня убить и не сказали зачем? И ты не спросил?!
– Потому что я – наемник, Катя. И не задаю таких вопросов. Просто работаю и получаю за это деньги. И я впервые в жизни не выполнил свою работу до конца.
Глава 24
– В России?! Но, папа, как?! – Михаэль во все глаза смотрел на разволновавшегося отца.
– Да, теперь уже нет смысла молчать. Это ваша с Анкой сестра. Это точно. Но я не понял, почему пропала?
– Этот русский следователь сказал, что ее увезли на машине.
– То есть украли? Зачем?!
– Я не знаю, папа, – в голосе Михаэля слышалось раздражение. – У тебя была там другая женщина? А мама? И ты никогда не рассказывал, почему вы уехали из России.
– Это мое прошлое, Миша. Я, наверное, должен был вам с Аней давно рассказать…
– Почему же молчал?
– Думал, все осталось там, в России. И не нужно об этом вспоминать. Больно… Мы с отцом и мамой Зосей жили в Москве. Только я долго не знал, что мама Зося – не моя родная мама, а сестра моего отца. Твой дед, мой отец Виктор Хмелевский, был вором. Вор в законе – он не имел права иметь семью. Вот и записали меня сыном Зоси.
– Да кто же такая эта Зося? Почему я никогда о ней не знал, не видел ее, если она такой близкий нам человек?
– Потому что, повторю, я только семь лет назад узнал, что она жива! Еще когда я был ребенком, отца посадили за ограбление, он не дожил до суда. Чуть позже арестовали и маму Зосю, его родную сестру, которая меня воспитывала. За хранение краденого. Она тоже умерла в лагере для заключенных.
– Ничего пока не понимаю… как же она оказалась жива? И как ты оказался в Польше?
– Поляки всегда держались друг друга. Там, в России. И не очень любили советскую власть. Мне кажется, я всегда мечтал уехать. Но это было невозможно в то время. После ареста отца и мамы Зоси меня отправили в детский дом. Пробыл я там недолго. Через год меня усыновили дальние родственники отца. Вот почему я сохранил фамилию Хмелевский. Жил, учился, как все советские дети. А в Польшу нам удалось выехать только в девяностых. Я уже был женат на вашей матери, Анне. Но любил другую. Нашу с Анной одноклассницу Эльзу Шторм.
Она нравилась всем, до того была красива и независима. Мы и встречались втроем – я, Анна и Эльза. Только на выпускном вечере я вдруг понял, что у меня есть соперник – застал ее целующейся с нашим физруком. Я даже не пытался поступить в институт, ушел в армию. Анна с Эльзой стали студентками. Когда вернулся, опять началась эта странная дружба втроем. Ваша мама была крайне порядочным человеком, она никогда даже словом не обмолвилась, что Эльза, как у нас тогда говорили, «пошла по рукам». Я решил жениться на Анне, но тут вдруг Эльза стала проявлять ко мне повышенное внимание.
– И ты стал с ней спать, папа? Бедная наша мама! – Михаэль с упреком посмотрел на отца.
– Да. Я был, как говорят русские, на седьмом небе от счастья.
