– Ты знаешь фамилию бабушки Зоси?
– Хмелевская. Разве нет?
– Да. Но по мужу она – Злотая. Алекс Злотый, Саша, как она его называет, ее внук и ваш с Анкой брат, Миша. Это она попросила взять его на работу водителем, когда они приехали в Польшу.
– Папа, а он знает, что он наш родственник? Ты понимаешь, если так…
– Нет-нет! Бабушка очень просила меня не говорить ему!
– Почему???
– Причину ты знаешь… пришлось бы ей рассказывать все о Хмелевских. В том числе и то, за что были осуждены она, его бабушка, и ее брат.
– Но, теперь не имеет смысла… тем более, что… папа, но тогда Анка, беременность… как же так???
– Да-да… Миша, я попрошу тебя ничего не рассказывать бабушке про связь Анки с Сашей. По крайней мере, пока она полностью не поправится.
– Хорошо, папа. Но он должен знать, что мы его родственники!
– Но, насколько я понял, его в стране нет? Мы с бабушкой как-то в последнее время о нем не говорили.
– Он в России. Вопрос о его аресте решен… его подозревают в убийстве Анки…
– Я не верю, Миша, не верю.
– В любом случае, нам остается только ждать. Ты отдыхай. Мне нужно будет утром уехать в Краков, ты не против?
– Неужели у тебя там девушка, Миша?
– Да, папа. На этот раз все серьезно.
– Ну-ну, посмотрим, – улыбнулся Казимир, вспомнив разом еще как минимум три подобных заявления сына.
Глава 39
Ника знала про эту калитку давно, еще с той поры, когда жила в усадьбе Хмелевских. Заброшенный участок сада, скорее кусок леса, был огорожен простым деревянным забором высотой в человеческий рост. Забор не красился, наверное, со времен его постройки, местами напоминая о былом цвете остатками голубой краски. Сколоченные из досок ворота были чуть приоткрыты, она протиснулась в это «чуть», усмехаясь внутренне своему любопытству. Долго шла по еле заметной в траве дорожке, раздвигая кусты и гадая, что же увидит впереди. «Домик, избушка на курьих ножках, – подумалось ей тогда. – И Баба-яга на пороге». Ни ножек, ни старой ведьмы у дома не было, но это была настоящая изба-пятистенок с крыльцом и резными ставнями на окнах, со скамейкой у завалинки и кирпичной трубой на крыше.
«Скажите, какие мы сентиментальные», – усмехнулась она тогда, поднимаясь по крепкому еще крыльцу и толкая незапертую дверь. Пахло затхлостью и сырым деревом. Ника поморщилась, но все ж зашла в сени, нащупала дверную ручку, потянула на себя и открыла массивную дверь. И усмехнулась еще раз – обстановка русской избы была ей знакома с детства, с того маленького кусочка безмятежного ее детства, когда еще была жива бабушка.
…В детский дом районного города на Волге она попала в семилетнем возрасте – умерла бабушка. Она тогда даже обиделась на нее – обещала, что не умрет, в тот день, когда маму хоронили, обещала! А тут… Все вокруг плакали – бабушку любили, дом всегда был полон гостей, к ней ходили просто так, без повода. «Ноги сами несут к тебе, Миланья», – слышала не раз Ника от очередной гостьи. Кто бы ни пришел, бабушка всегда накрывала стол к чаепитию. В буфете не переводились сушки и пряники, карамельки с фруктовой начинкой и леденцы. Ника ставила на стол мельхиоровую вазочку с колотым сахаром и клала рядом щипчики. И садилась слушать, о чем говорят взрослые. Ее никто не гнал, однако разговоры эти были непонятны и скучны, и она, выпив чашку чаю, убегала на улицу.
Смерть матери она восприняла как неизбежность, даже своим детским умом понимая, что долгая ее болезнь ничем другим окончиться не могла. Ночью, просыпаясь от ее жалобных стонов, видя, как начинает суетиться бабушка, готовя шприц для очередного укола, Ника жалела не мать – бабушку. Она видела, как та устает.
И вдруг бабушки не стало.
Она до сих пор не может избавиться от этого чувства обиды и злости, появившегося в тот день.
А дальше был детский дом, отнявший у нее остатки веры в то, что впереди ее ждет что-то хорошее.
Слабая физически, но закаленная злостью и ненавистью к более сильным, она вошла во взрослую жизнь. Директор детского дома, провожая, дала ей папку с документами. «Посмотри внимательно бумаги, Ника. Возможно, тебе это поможет», – она глянула на нее с сомнением, точно не до конца будучи уверенной, стоит ли отдавать Нике эту папочку.
Из этих документов стало ясно, что и мать ей не мать, и бабушка – не бабушка.
Тогда, осматриваясь в этой псевдорусской избе, Ника вдруг поймала себя на мысли, что может понять эту тоску эмигрантов по оставленной родине. И тут же, с раздражением пнув мыском кроссовки табурет, подумала, что не этим людям устраивать «уголки русского быта» – обворовали родину и смылись с денежками за бугор.
Она методично осмотрела дом, заглядывая во все шкафы, переворошив какие-то тряпки в сундуке и даже заглянув в печку. К тому времени она уже отчаялась найти камни и яйцо в усадьбе, обыскав все комнаты, кухню, подсобки и даже детские. Ника точно знала, что коллекция камней не в банке, Хмелевский сам ей об этом проговорился в порыве, тут же пожалев. Она это уловила сразу, поняв свое шаткое все еще положение в его жизни. И торопилась, торопилась! А зря. Хмелевский позже, сделав ей предложение, сам показал, где хранит и коллекцию, и яйцо.
Справа от входной двери на гвозде висел ключ, Ника тогда прихватила его, думая, что тот, возможно, отпирает замок какого-то сарая, подпола или чердака. Сарая не было, подпола тоже, а чердачный люк никак не запирался.
Оставалось осмотреться «на подворье». Пробираться сквозь заросли диких кустов не хотелось, но Ника привыкла всегда доводить дело до конца, считая это не худшей человеческой привычкой, поэтому смело полезла вперед.
Калитка была едва заметна, впрочем, как и весь забор, но она была закрыта на замок. Ника отперла его, уже нисколько не сомневаясь в принадлежности ключа, прихваченного с собой, открыла с трудом, прошла и оказалась через некоторое время на дороге, ведущей к трассе.
Тогда она еще не знала, понадобится ли ей этот ключ, и, скорее машинально, положила его в кармашек куртки.
И вот сейчас, через много лет, он ей пригодился.
Уже полностью стемнело. Ника отомкнула калитку, прошла по саду, никого не встретив на своем пути, подошла к гаражу. Ключ от двери бокового входа своей любовнице когда-то дал Алекс. Тот самый Алекс, который должен был, по ее замыслу, убрать дочь Хмелевского в России, а затем и сына здесь, в Польше. Он не выполнил первого заказа, что уже само по себе настораживало. Ника сомневалась, что выполнит и второй. «Никому нельзя доверять… все приходится делать самой!» – она вставила ключ в замочную скважину и повернула его два раза. Дверца открылась с тихим скрипом.
Глава 40
Столько времени в участке потерял! Вспомнив долгую процедуру составления фоторобота, Сергей внутренне содрогнулся. Ладно бы, сидел с компьютерщиком один на один, так нет: рядом на жестком стуле вертелся Тимур, то и дело перебивая его и запутывая показания. Наконец, из принтера выполз портрет этого Алекса. Тут уж они с Тимуром в один голос крикнули «он», до того похожим на оригинал оказался рисунок.
